Утро богов (Антология)

Уэллс Герберт Джордж

Вернемся к пророческому произведению поэта.

Ранним утром царица и царевич увидели город, пожалованный им девицей-лебедем. Белые стены. Церкви. Святые монастыри. Блещут на солнце купола, слышится трезвон. Царевича возглашают князем. Он нарекается: князь Гвидон.

С этого времени к пристани начинают подходить корабли. Гвидон передает поклоны царю Салтану.

Гости в путь, а князь Гвидон С берега душой печальной Провожает бег их дальний; Глядь — поверх текучих вод Лебедь белая плывет. «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что

ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?» — Говорит она ему. Князь печально отвечает: «Грусть-тоска меня съедает, Одолела молодца: Видеть я б хотел отца». Лебедь князю; «Вот в чем горе! Ну, послушай: хочешь в море Полететь за кораблем? Будь же, князь, ты комаром». И крылами замахала, Воду с шумом расплескала И обрызгала его. С головы до ног всего.

Тут же князь превратился в комара, полетел, догнал корабль, попал вскоре во дворец Салтана, увидел своего отца «с грустной думой на лице». Заморские гости передают ему поклон от Гвидона, рассказывают о чуде: внезапном появлении нового города на острове. Царь обещает навестить Гвидона. Начинают свои новые козни ткачиха с поварихой (две старшие сестрицы) и сватья баба Бабариха. Отговаривают царя от плавания, повариха рассказывает о другом чуде: о белке, грызущей золотые орехи с изумрудными ядрами. «Чуду царь Салтан дивится».

Гвидон мечтает о белке. Лебедь помогает ему. Как помогает еще дважды. Чтобы отвлечь внимание от острова, ткачиха рассказывает царю о тридцати трех богатырях, выходящих из моря. Потом Бабариха говорит о заморской царевне. Слухом земля полнится. Вот что услышали царь и князь:

За морем царевна есть, Что не можно глаз отвесть: Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает, Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит. А сама-то величава, Выплывает, будто пава; А как речь-то говорит, Словно реченька журчит.

«Это диво, так уж диво», — заканчивает Бабариха свой рассказ.

События приближаются к кульминации. Опечаленному князю является лебедь. И тот ничего не скрывает, говорит о грусти-тоске, о желании жениться, глядя на добрых людей. Кого же князь имеет на примете? И он отвечает лебеди:

Говорят, царевна есть, Что не можно глаз отвесть.

И почти слово в слове передает ей рассказ многоопытной Бабарихи. (Отметим расхождения. По словам князя царевна выступает, будто пава (вместо «выплывает»). Речь же царевны «сладка». Мечтая о неведомой сказочной деве, Гвидон добавляет это от себя. Так поэт — одним касанием пера — знакомит нас с его состоянием.)

Выслушаем лебедь. После молчания, подумав, она отвечает:

Да! Такая есть девица. Но жена не рукавица: С белой ручки не стряхнешь, Да за пояс не заткнешь. Услужу тебе советом — Слушай: обо всем об этом Пораздумай ты путем, Не раскаяться б потом.

Ответ

лебеди дает князю надежду на исполнение несбыточной, казалось бы, мечты. Князь божится, что «готов душою страстной За царевною прекрасной Он пешком идти отсель, Хоть за тридевять земель».

Лебедь тут, вздохнув глубоко, Молвила: «Зачем далеко? Знай, близка судьба твоя, Ведь царевна эта — я».

Я пытаюсь пересказать сказку, а меня охватывает трепет.

Как величайшее откровение принимаю я портрет-описание вечно юной богини. Вот ее увидел воочию молодой князь:

Тут она, взмахнув крылами, Полетела над волнами И на берег с высоты Опустилася в кусты, Встрепенулась, отряхнулась И царевной обернулась: Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит; А сама-то величава, Выступает будто пава; А как речь-то говорит, Словно реченька журчит.

Здесь, в этом поразительном описании, все точно. Оно для меня так же почти священно, как появление самой богини, юной и статной. Ее речь действительно журчит как речка. Она величава. Солнечный камень справа, у ее виска, ярче месяца. Алый рубиновый пятигранник на ее накидке посередине укрытого наполовину чела светится как звезда. Что можно добавить к этому? Таинственно-волшебное свечение других камней, голубых и желтых, — точно прозрачных светлых звезд над ее золотыми сияющими глазами, пленительный рисунок ее лица, ее губ, бровей, восхитительно тонкий и чарующе выпуклый, как роза в луче — но только еще прекрасней.

* * *

От первой записи начала сказки прошло три года, прежде чем она была завершена. Это произошло в 1831 году, летом, в Царском Селе, где когда-то юному поэту являться стала муза. Мне кажется, все это время поэт искал главную линию событий, которая так свободно потом соединила все его мысли. Сохранились планы будущих изданий, составленные самим Пушкиным. И вот что интересно: в них сказка названа иначе. Вот эти названия: «Царевна Лебедь», «Царь-девица». Внутренний голос поэта подсказывал ему название, хотя он был, конечно, в неведении, что за образ он создал на этот раз. Странная и непостижимая интуиция привела его к этому.

Имена Салтана и Гвидона известны в повести о Бове, которая ходила во множестве списков, начиная еще с XVI века, а также в многочисленных лубочных изданиях (их более двухсот). Поэт сознательно стилизует даже название сказки под лубочное издание. Но затем в планах своих отходит от него.

Сколько бы ни написано было об источниках пушкинской сказки, никто, кажется, еще не назвал других истоков волшебного образа Лебеди, кроме русских преданий и песен. Эти песни, былины и скоморошины собраны еще в восемнадцатом веке Киршей Даниловым в его знаменитом сборнике. Как свидетельствует П. П. Вяземский, это была одна из любимейших книг поэта.

В былине о Потоке, вошедшей в сборник Кирши Данилова, можно найти:

И увидел белую лебедушку, Она через перо была вся золота, А головушка у ней увивана красным золотом И скатным жемчугом усажена.

Это описание примерно соответствует образу Богоматери — Царевны Лебеди, когда она является в белом платье с золотом, в короне, украшенной камнями. Далее в былине находим строки, имеющие отношение к пушкинской сказке. Вполне возможно, они помогли поэту выбрать свой вариант: