Утро большого дня
Шрифт:
— Штольню хотите сгубить! — едва не крикнул он Фролову, но вспомнил свои технические расчеты и вдруг согласился: — Можете!
— Пусть это будет уроком тебе, зазнавшемуся мальчишке, — подумал он и добавил:
— Людей даю из бригады Арефьева!
Лицо у Фролова вытянулось и он взмолился:
— На что они мне? Они же не знают проходки?
— На неверное дело других не даю!
Фролов беспомощно оглянулся. Роговицкий, спрятавшийся возле шкафа, делал ему предупредительные знаки, дескать, брось ты, брось! И манил к себе пальцем.
— Да, и вот что! —
— С ума он сошел? — раздумывал Роговицкий, выходя в коридор, — иной бы зубами держался за этакий выход!
Но Кунцов рассчитал. Цифры шепнули ему, что в темпах обычной работы и четвертая лава не спасет от прорыва. Проект проходки печи в девять часов, вместо тридцати, вызывал улыбку. Но здесь вмешался Звягин и хотелось не смеяться, а беситься!
Роговицкий прошел в раскомандировку.
Там у окошка кассы толпились шахтеры, дожидаясь получки. Роговицкий поискал глазами и, поднявшись на носках, через головы поманил рукой:
— На полслова, Макар Иваныч!
— Можно и на два! — подошел небольшой человек в растегнутой шахтерке.
— Сажаете завтра?
— Как будто нет! — отозвался другой, огромного роста, с выпуклой, словно щит, могучей грудью. Сказал и подошел к первому.
Этой парой гордился рудник. Оба сажали лавы, то-есть обрушивали выработанные и ненужные пространства, и славились как искуснейшие забойщики и лучшие ударники. Ходили рассказы об их удальстве и чудачествах. Они удивляли других. Всегда веселые, в своем производстве они изобретали мудреные новшества, зарабатывали уйму денег, а тратили их, по мнению большинства, на пустяки. И однажды доставили удовольствие всему руднику, повалив у себя на дворе какой-то сарай, ради опытных целей.
— Пожертвуйте ночкой, ребята, — сказал Роговицкий, — на общее дело! — и стал объяснять вполголоса.
Сдвинув картуз набекрень, подбоченившись, слушал его Макар Кукушкин. А второй, громадный Кудреватых, посапывал и глядел на них детскими глазами.
У Кукушкина было беззаботное удалое лицо, озаренное вечной улыбкой.
— Мала беда, не поспать! — ответил он своей поговоркой и толкнул товарища. Кудреватых моргнул и согласился мрачным басом:
— Ладно!
— Только сейчас, ребята?
— Ну, и что же! — засмеялся Кукушкин, — пропадай моя ночь, но с женой тебе объясняться!
Инстинкт самосохранения есть у каждого. Чем рискованней делалось положение Звягина, тем сильней обострялся этот инстинкт. Над дальнейшим повисло условие, о котором на руднике знала одна Марина. Было не нужно рассказывать это другим, не нужно и даже опасно. Условие делало Звягина особенно уязвимым.
Через несколько дней оно теряло силу и, конечно, был смысл на это время поостеречься и поберечь себя. Инстинкт убеждал, что лучше всего сделаться незаметным, избегать обостренных положений и конфликтов.
В самом деле, даже при полном сочувствии окружающих Звягин все время был под ударом. На Октябрьской
Так он думал об этом в своей одинокой комнате, собираясь итти на штольню. Под конец закурил папиросу и качнул головой.
— Я — странный субъект! Не нужно конфликтов, пожалуйста, я обидел Кунцова! Попробовал сделаться скромным и вот разрешаю задачу с программой. Кстати сказать, не мою задачу! Хотел уклониться от риска и связался с проходкой печи.
— Чорт побери, — крикнул он, вскакивая и отшвыривая папиросу. — Ведь в этом и жизнь! Пусть я дурак! А все-таки славный дурак и за это любит меня Марина. Разве плох Роговицкий, Фролов или Кукушкин? Ведь это свои ребята, и как среди них я буду чужим? Безнадежный субъект! — упрекнул он себя, улыбнувшись, и надел фуражку.
Звягин приехал сюда с готовым планом. Сговориться с Мариной и уехать из Кузбасса. Уехать хотел он на север.
Отец его был капитаном енисейского парохода. Звягин мальчиком много плавал с отцом. Но однажды попал коллектором в геологическую партию, работавшую на севере. С тех пор и пошел по горной линии.
Так вот, за полярным кругом, в обстановке очаровавшей его когда-то природы, они станут так же бороться за уголь для северных морских путей!
Там особенный мир, там широчайшие возможности и полная перемена недобро сложившихся здесь для него обстоятельств. Он только что побывал в Москве, куда командировал его рудник Октябрьской шахты. Он восстановил свои старые северные связи, ему предложили интересное место, как раз по вкусу, за тридевять земель в непочатом еще краю. Впечатление от Москвы еще более обострили его тягу к отъезду.
Конечно, многого было жаль.
Особенно той серьезной работы, которую он начал еще на Октябрьской шахте. Его захватила грандиозная идея использовать тяжесть горных пород.
— Она ломает крепи, обрушивает потолки, — проповедывал Звягин, — угрожает несчастьем и мешает. Вот бы взнуздать эту слепую и колоссальную силищу! И заставить ее выполнять полезное дело!
Он начал собирать материал, сам наблюдал и расспрашивал других, любил бывать при посадках лав и часами беседовал с посадчиками. Делал выводы, стараясь свести наблюдения в стройную систему, и мечтал о собственных пробных испытаниях.
В этот вечер Центральная штольня была похожа на позицию перед началом сражения и одновременно на огромнейший дом, в котором готовятся к празднику.
Люди были встревожены и торжественно озабочены. Бригадиры и звеньевые в десятый раз перечитывали свои памятки. С чего начинать, списки людей и наличие инструментов. Они бегали, проверяли и с волнением думали о завтрашнем дне.
Парторганизация провела летучие митинги, укрепляя в людях железную решимость победить препятствия. Рудоуправление прислало последние диспозиции и рабочие чертежи отдельных участков переустройства.