Утро чудес
Шрифт:
* * *
Роман Виктора Гюго я прочитал за три дня. С такой скоростью я не прочитывал еще ни одной толстой книги. Я отложил книгу, но образы Эсмеральды, Клода Фролло, Квазимодо, Феба де Шатопера не покидали воображение, и думалось только о них.
Пришел Сережка, и я тотчас принялся горячо рассказывать ему о романе. Особенно о красавице Эсмеральде, о ее любви к Фебу. В этой любви мне не все было ясно. Почему Эсмеральда отдала свое сердце Фебу, а не доброму поэту Гренгуару?
Сережа взял в руки книгу, вяло полистал страницы и как всегда глубокомысленно сказал:
— Средние века. Черный коридор человечества. Джордано Бруно на костре поджарили. Факт. А то какая-то цыганка…
Ночью мне приснилась Эсмеральда. Она была похожа на Проявкину, такие же огромные карие, чуточку грустные глаза.
С Эсмеральдой мы целовались в физкабинете, в котором мальчишки и девчонки делали опыты. Они все понимали и не обращали на нас внимания. А у доски физик Савелий Ильич играл на скрипке и отчего-то печально улыбался. С его улыбкой и музыкой я проснулся.
Было очень тихо, как бывает только перед рассветом.
Дымчато-лиловый свет клубился в проеме окна: он осторожно сочился из ставенных щелей — должно быть, ночь сошла, но свет утра в хрупкости еще берег тени — и, трогая тюлевую занавеску, мягко преломляясь в сетчатых узорах то матово-голубым, то розовым, создавал иллюзию движения. Казалось, там и рождается музыка, полная непостижимого таинства и высокой грусти, музыка, которую я никогда прежде не слышал и которая только и приходит один раз в позднем детстве.
Я лежал не шелохнувшись, в сладком беспамятстве, боясь расплескать эту музыку, и мне чудилось, что я лечу высоко-высоко.
И вдруг близко перед собой я увидел красавицу Эсмеральду — то же лицо в ласковой улыбке, те же густые черные волосы. Да, она была в моей комнате, совсем рядом. Я даже ощущал ее теплое дыхание — совершенно неземное существо, мой единственный идеал! Как хотелось дотронуться до ее волос! И я, робея, дотрагивался, и видение исчезало, а вместе с ним уходила музыка. Я опускался, точно падал в жаркий, полный тупой немоты мир, и тотчас обрушивалась печаль, какая-то смертная тоска и тревога.
В ту ночь перед рассветом я серьезно подумал о себе. Просто Ирочка Проявкина не выходила из головы, и у меня один за другим возникали вопросы. Почему всем мальчишкам Ирочка предпочла меня? Чем я лучше других? Она же почти не знает меня. Если бы она хоть один раз услышала, как я разговариваю с нашими девчонками. Я же грублю им! Вот и курить начал. Правда, потихоньку, в рукав. Но ведь начал. И зарядку по утрам не делаю, и вообще спортом занимаюсь от случая к случаю. Только считаю себя сильным. А если разобраться — ничего особенного. Конечно, можно похвастаться Проявкиной отличной учебой. Но это совсем другое дело — нравится заниматься, вот и занимаюсь. Мальчишки, например, не очень-то
И тогда я вспомнил: я — художник!
Я умею рисовать. Я просто здорово рисую! Может, Ирка видела мои картины на школьной выставке?! Разумеется, видела.
…В ту ночь я выработал программу жизни. Во-первых, бросить курить и серьезно заняться спортом. Боксом или футболом. Во-вторых, вести себя с девчонками, как положено мужчине — по-рыцарски. И, в-третьих, я решил стать великим художником.
Я не должен ничего откладывать…
* * *
Утром я вылез из постели в отличном настроении. Взмах одной рукой, взмах другой. Еще взмах и еще. Оказывается, не так легко делать зарядку, когда болен. С каждым движением руки тяжелели, будто в мои ладони вкладывали гантели с увеличивающимся весом. Я устал и взмок, в коленях появилась противная дрожь, но я проделывал упражнения с отчаянным упорством. Однако рывки становились вялыми, просто смехотворно слабыми. Я задыхался, но все-таки твердил себе: «Не сдамся, не сдамся». И вдруг комната поползла в сторону, потом нырнула вниз, как палуба корабля в шторм, и я едва успел ухватиться за спинку кровати.
…Я лежал в постели, и на душе было тревожно.
Я вспомнил Лидку, что же она не забежала сегодня утром до школы? И вдруг у меня возник вопрос: почему Лидка решила притащить мне книгу «Собор Парижской богоматери»? Лидка частенько меняет мои книжки в библиотеке и отлично знает, что я люблю читать о приключениях, особенно морских. Вполне могла бы поискать в библиотеке что-нибудь Стивенсона, Станюковича или Грина. Уж ей-то известно, что я очень люблю море и мечтаю жить в большом городе у моря.
Впрочем, вначале я не придал этому вопросу значения — принесла и принесла, что тут такого? Но он не выходил из головы, и я принялся искать в Лидкиных действиях подвох. Она принесла «Собор» на следующий день после печального разговора о моем носе. Почему именно эту книгу? Кого она имела в ней в виду? Квазимодо? Четырехгранный нос этого циклопа?.. Хороши шуточки.
«Издеваться вздумала? Подсунула мне книжку про Квазимодо. Ничего, запомним, — распалялся я. — А если ей просто посоветовали в библиотеке книжку и сама она не читала? Нет, надо все как следует выяснить». И тут у меня возникла мысль, довольно забавная мысль, и я стал поджидать Лидку с нетерпением. Я просто измучился, пока дождался Степанкову.
— Как наши дела, Эдик? — вошла Лидка, задав привычный вопрос вместо приветствия.
Я промолчал.
Она остановилась в дверях, в форменном коричневом платье с белым воротничком, но без фартука. На груди коса. В руках газетный сверток. Она глядела на меня с недоумением — разве так уж плохи наши дела?
— Проходи, — буркнул я.
— А я тебе пирожков принесла. Мама напекла. Горяченькие, с картошкой, — произнесла Лидка, скользнув к стулу у кровати. Она отодвинула пузырьки и развернула сверток. У нее быстрые сноровистые движения, как у лисицы. Пирожки вкусно пахли. — Вот, попробуй.