Утро года
Шрифт:
Ну и потеха началась! Хоть смейся, хоть плачь… Цыплята бегали быстро, а утята еле-еле ковыляли, спотыкались. Одни послушно бежали за пеструшкой, рылись в земле, другие, ничего не признавая, тянулись к воде, пушистыми комочками скатывались в корыто с водой и блаженствовали там, как в маленьком озерце. А пеструшка вся взъерошенная, квохчет, беспокоится, бегает от цыплят к утятам и понять никак не может: что же это такое за оказия?
Так изо дня в день и металась пеструшка то туда, то сюда, до хрипоты квохтала, старалась свести утят вместе с цыплятами, но бесполезно. Утята не понимали куриного языка и продолжали преспокойно
Вся забота об утятах легла на мои плечи. Это цыплятам хорошо — за ними квочка ухаживает: то червячка отыщет, то букашку какую поймает. Да и сами цыплята не ленятся, целый день роются да что-то все клюют. А утята сами ничего не могут добыть. Они только и знают, что цедят воду да тычутся в края корыта своими широкими темно-зелеными носиками. Их надо накормить, сменить им воду, присмотреть за ними…
Прошел месяц. Квочка забыли не только утят, но и цыплят. Она рано бросила их и начала снова нестись. Утята росли быстрее, чем цыплята. Им уже тесно стало плескаться в корыте, и я решил проводить их на Сухую речку. Там им очень понравилось, и они целыми днями плавали в заросших травой баклушах, а вечером приходили домой — и прямо к корыту; это я их привадил — каждый раз подбрасывал им горстку пшена или мелкие кусочки хлеба.
Утята росли, кажется, не по дням, а по часам. Они уже давно оперились, и теперь стало заметно, что среди них три селезня и четыре утки. Маленьких утят никто не замечал, а если кто и видел, то безразлично махал рукой: «Баловство одно, ребячья забава!» Но сейчас каждый смотрел на утиный табунок с завистью, каждый расхваливал меня на все лады за предприимчивость:
— Ну и дошлый! Смотри, чего придумал, а! Целых семь голов вырастил! А наши галманы никогда ничего не смекнут.
А как-то вечером мать посоветовалась со мной.
— Которых, сынок, на племя-то оставим? — спросила она ласково. — По-моему, вот этих двух уточек — они малость покрупнее. А селезня — вон того, у которого грудка посветлее.
— Ну что же, — согласился я, — этих и оставим. Только селезню и уткам я другие названия придумаю.
— Это какие еще другие, сынок?
— Селезня Красавчиком будем звать, а уток… не знаю как, не придумал еще.
— Ладно, сынок, придумаешь. Чай, не к спеху.
Не скрывал своей зависти и Яшка. Моя находка с первых же дней взбудоражила его так, что он спал и видел утиные яйца. С обидой в голосе Яшка сказал мне однажды:
— Почему не взял меня с собой?
— Тебя нигде не видно было, — ответил я.
— Я дома сидел — пришел бы…
— Ну да, «пришел бы»!.. Надо было бежать скорее.
…А в конце сентября, когда по утрам на земле серебрился иней, а над водоемами клубился густой и белый, как вата, туман, наш утиный табунок пропал. Ушел, как всегда утром, на Сухую речку, и не вернулся ни к вечеру, ни на другой день, ни через месяц… Как будто его и на свете не было! Мать до того расстроилась, что даже захворала — дня три ходила согнувшись, будто иголку искала на полу, и стонала на всю избу:
— Ой, поясница ломит, моченьки моей нету!..
А Роман Сахаров подшучивал надо мной:
— Вот тебе и Красавчик!.. Говорил я тогда: давай сварим яйца, не послушался, ну и поминай теперь, как звали, твоих уточек.
Отец высказал предположение о том, как мог исчезнуть наш утиный табунок:
— Подсела, наверно,
От последних слов отца у матери вдруг появилась дрожь во всем теле.
— «Крылья подрезать!» — протянула она нараспев, гневно сверкнув глазами. — Почему же ты раньше об этом не сказал?.. Эх ты, горе луковое, а не мужик!
Отец задумчиво глядел в окно и молчал. Послышался бабушкин голос:
— Э-э-хехе-хехе! — вздохнула она. — Так уж завсегда бывает: где тонко, там и обрывается.
Я изнемогал от обиды. Как это мне не пришло в голову подрезать крылья? Эх, дурья башка! Забившись в темный угол сарайчика, чтобы меня никто не увидел, я со злостью трепал себя за длинные вихры и приговаривал: «Вот тебе, вот, растяпа!.. Другой раз умнее будешь». А вот где находятся эти самые теплые края, куда улетают на зиму дикие утки, мне было совсем неизвестно. И я решил спросить об этом у Алексея Петровича: он учитель, про все знает.
На второй же день в большую перемену я обратился к учителю со своим наболевшим вопросом. Алексей Петрович пытливо посмотрел на меня и, подкручивая пожелтевший от табачного дыма ус, промолвил:
— Ладно, скажу, но только в классе, после перемены.
Перед началом урока учитель объявил всему классу:
— Ученик Полынин спрашивал меня, куда на зиму улетают от нас дикие утки. Может быть, кто знает, а?
Все молчали.
— А кто хотел бы знать об этом, кроме Полынина?
Класс зашумел потревоженным ульем. Все до единого подняли руки.
— Хорошо, — сказал учитель, покручивая ус. — Но пусть сначала Полынин объяснит нам, почему его заинтересовали дикие утки, а не другие какие-либо перелетные птицы.
Я вкратце рассказал обо всем: как весной нашел в дупле гнездо кряквы, как вырастил утят и как они осенью пропали.
— Отец мой после времени надоумил, — сказал я под конец, — что надо было бы крылья подрезать дикаркам, тогда они не улетели бы в теплые края.
— Понятно, — сказал учитель и велел мне садиться на место. — А теперь слушайте, — продолжал он. — Утки, как и все другие перелетные птицы, — наши гости. Они прилетают к нам весной: одни в конце марта, другие в апреле, третьи в начале мая. Прилетят, порадуют нас, выведут деток, вырастят их, а осенью — марш в теплые края. Куда же улетают кряковые утки? Улетают они от нас в октябре и зимние месяцы проводят в районах Черного и Каспийского морей, а многие из них улетают далеко-далеко — в Индию и Африку. Понятно?
— Понятно! — хором ответил класс.
Яшка, краснея от волнения, поднял руку. Учитель спросил:
— Тебе непонятно, Сироткин?
— Я про перепелку хочу спросить, Алексей Петрович: куда она улетает на зимовку?
— Перепелки улетают тоже далеко: в Индию и тропическую Африку. Небольшая часть их зимует в Закавказье.
— А серая куропатушка тоже в Индии зимует? — подняв руку, пропищал толстощекий Петька Марьин.
По классу прокатилось хихиканье. Смеялись не над тем, что Петька оседлую куропатку причислил к перелетной птице — этого многие не знали, — а над его изменившимся, каким-то особенно тонким, как у маленького котенка, голоском. Улыбнулся и Алексей Петрович. Он прошелся, окинул взглядом весь класс и, подойдя к Яшке, сидевшему на самой задней парте, спросил: