Утро магов

Бержье Жак

В то время как вся община радовалась, отецаббат — теперь уже очень старый и изрядно выживший из ума — велел позвать брата Фрэнсиса.

Его Святейшество требует вашего присутствия во время празднества в честь канонизации Айзека Эдварда Лейбовича, — прошамкал он. — Готовьтесь к отъезду. — И он добавил ворчливым тоном: — Если вы намерены упасть в обморок, то делайте это в другом месте! Путешествие молодого монаха до Нового Ватикана требовало не менее трех месяцев, может, даже больше — все зависело от расстояния, которое он успеет покрыть до того, как воры с большой дороги неизбежно отнимут у него осла.

Он

отправился один, без оружия, с одной только деревянной чашкой для сбора подаяния. Он прижимал к сердцу разукрашенную копию плана Лейбовича и всю дорогу молил Бога, чтобы ее не отобрали воры. Правда, воры были людьми невежественными и не знали бы, что с ней делать… Все же, из предосторожности, монах нацепил кусок черной материи на правый глаз: крестьяне были суеверны, и угрозы «дурного глаза» было порой достаточно, чтобы обратить их в бегство.

После двух месяцев и нескольких дней пути брат Фрэнсис встретил «своего» вора на горной тропинке в густом лесу, вдали от всякого жилья. Это был человек маленького роста, но, видимо, крепкий, как бык. Расставив ноги, скрестив на груди могучие руки, он стоял поперек тропинки, ожидая монаха, который тихо приближался к нему на своем осле… Вор, казалось, не имел никакого оружия, кроме ножа, который он вытащил изза пояса. Встреча вызвала у монаха глубокое разочарование: в течение всего своего долгого пути он в глубине души не переставал надеяться на встречу с давешним пилигримом. — Стой! — приказал вор.

Осел остановился сам. Брат Фрэнсис откинул капюшон, чтобы стала видна черная повязка, и медленно поднес к ней руку, как бы готовясь показать некое ужасное зрелище, скрытое под тканью. Но вор, закинув голову назад, разразился мрачным, простотаки сатанинским смехом. Монах поспешил пробормотать заклинание, что не произвело на вора никакого впечатления.

— Это на меня уже давнымдавно не действует, — сказал он. — Нука, слезай, да поживее! Брат Фрэнсис пожал плечами, улыбнулся и без всякого протеста сошел с осла.

— Желаю вам здравия, сударь, — сказал он. — Вы можете взять осла, — мне будет полезно пройтись пешком. И он уже двинулся в путь, когда вор преградил ему дорогу.

— Погоди! — крикнул он. — Разденьсяка догола, да покажи, что у тебя с собой! Извиняющимся жестом монах показал ему чашку для подаяния, но вор снова расхохотался.

— Штучки с бедностью мне уже надоели! — заверил он свою жертву саркастическим тоном. — Но у последнего нищего, которого я остановил, в сапоге оказалась сотня золотых. Так что раздевайся, да поскорее! Когда монах разделся, вор обшарил его одежду, ничего не нашел и возвратил ее.

— Теперь, — продолжал он, — посмотрим, что в этом пакете.

— Это только документ, сударь, — запротестовал монах, — документ, не имеющий никакой ценности ни для кого, кроме его владельца.

— Разверни пакет, тебе говорят!

Брат Фрэнсис повиновался, не говоря ни слова, и украшения пергамента засверкали на солнце. Вор восхищенно присвистнул.

— Красота! До чего же моя жена будет довольна, если повесит это на стене в нашей комнате!

При этих словах бедный монах почувствовал, что сердце у него упало, и забормотал молитву: «Если Т ы послал его, чтобы испытать меня, Господи, молю Тебя от всей души, дай мне, по крайней мере, смелость, чтобы умереть как мужчина, потому что если

назначено, чтобы он отнял у меня это, то отнимет он только у трупа Твоего недостойного слуги!»

— Заверни! — приказал разбойник, уже принявший решение.

— Я вас прошу, сударь, — застонал брат Фрэнсис, — вы не захотите лишить бедного человека работы, на которую он положил всю жизнь! Я украшал эту рукопись пятнадцать лет и…

— Что? — прервал вор. — Ты сделал это сам? И он даже завопил, надрываясь от смеха. — Пятнадцать лет! — восклицал он между взрывами хохота.

— Но зачем, я тебя спрашиваю? Ради куска бумаги — пятнадцать лет! Хахаха!

Схватив обеими руками разукрашенный лист, он хотел было его разорвать, но брат Фрэнсис упал на колени среди дороги.

— Иисус, Мария, Иосиф! — воскликнул он. — Заклинаю вас, сударь, во имя Неба! Разбойник, казалось, был немного польщен; бросив пергамент на землю, он спросил с усмешкой: — Ты готов драться за этот клочок бумаги?

— Если хотите, сударь! Я сделаю все, что вы захотите.

Оба приготовились. Монах быстро перекрестился и призвал на помощь Небеса; при этом он вспомнил, что борьба когдато была спортом, разрешенным Богом, — и ринулся в бой.

Через три минуты он лежал на острых камнях, коловших ему позвоночник, полузадушенный, под горой твердых мускулов.

— Ну вот! — самодовольно сказал вор и взял пергамент.

Но монах ползал на коленях, молитвенно сложив руки и оглушая его своей отчаянной мольбой.

— Честное слово, — издевался вор, — ты поцелуешь мои сапоги, если я от тебя этого потребую, чтобы вернуть свою икону!

Вместо ответа брат Фрэнсис ухватил его за ноги и стал с жаром целовать сапоги победителя.

Это было уж слишком даже для закоренелого негодяя. С проклятием вор бросил рукопись на землю, вскочил на осла и удалился. Фрэнсис подскочил к драгоценному документу и подобрал его, потом засеменил вслед за вором, призывая на него все благословения Неба и благодаря Господа за то, что он создал таких бескорыстных воров…

Однако, когда вор на осле исчез за деревьями, монах с грустью задумался: зачем он и в самом деле посвятил пятнадцать лет жизни этому куску пергамента? Слова вора еще звучали у него в ушах: «Зачем, я тебя спрашиваю?» Да и в самом деле — зачем, по какой причине? Брат Фрэнсис вновь пустился в путь пешком, задумавшись, склонив голову под капюшоном… В какойто момент ему даже пришла в голову мысль бросить документ в кусты и оставить там под дождем… Но отецаббат одобрил его решение передать пергамент властям Нового Ватикана в качестве подарка. Монах подумал, что не сможет прийти туда с пустыми руками, и, успокоившись, продолжил свой путь.

* * *

Час настал. Затерянный в огромной и величественной базилике, брат Фрэнсис углубился в покоренную магию красок и звуков. Когда упомянули святой и непогрешимый Дух, символ всякого совершенства, один из епископов поднялся — это был преосвященный Ди Симоне, адвокат святого, как заметил монах — и обратил молитву к святому Петру, прося его высказаться устами его святейшества Льва XXII, одновременно повелев всем присутствующим внимать торжественным словам, которые будут произнесены.