Утро под Катовице

Ермаков Николай Александрович

Дальше идти на восток сейчас не было смысла, так как к востоку и юго-востоку от ченстоховского прорыва стояла польская армия «Краков», которая получила приказ отступать только вечером второго числа и в течении третьего-четвертого сентября отводила свои войска по направлению к Висле. Поэтому, если я сегодня пойду в том же направлении, то велик риск нарваться на польские части, после чего меня, в лучшем случае включат в состав какой-нибудь пехотной роты, а в худшем расстреляют за дезертирство, так что сегодня весь день и ночь отдыхаю в лесу, а завтра, медленно и скрытно двигаюсь дальше на восток!

Как задумал, так и сделал. Нашел в лесу укромное место, защищенное со всех сторон кустарником и устроился там, вновь осмысливая окружающую меня до сумасшествия невероятную действительность и вспоминая своё и недавнее и такое сейчас далекое прошлое. Так вот о прошлом…

Я уже говорил о том, что когда погибла Катаржина, я впал в глубокую депрессию. Центру, а соответственно и резиденту было известно и о постигшей меня утрате, и о моём психологическом состоянии, поэтому меня не трогали, не вызывали на встречи, по секретной связи не ставили никаких задач. Внеплановый отпуск по семейным обстоятельствам. Вполне вероятно, они опасались, что я могу переметнуться. Даже допускаю, что рассматривался вопрос о моей

ликвидации. Что поделать, таковы будни невидимого фронта. Однако месяца через четыре меланхолия постепенно стала отступать, и именно тогда резидент вызвал меня на конспиративную квартиру. Явившись на встречу точно в указанное время, я поздоровался с Виктором Михайловичем и сел напротив него в глубокое кресло с синей велюровой обивкой. Тот не стал тянуть время, а сразу после приветствия толкнул по столу ко мне конверт, в котором я обнаружил фотографию Сашко Горбенко по кличке «Мейджик». Там же лежал лист с подробным описанием его внешности, адреса проживания, часто посещаемых мест и круга общения. Всё что там написано мне было прекрасно известно, мало того, именно я и собирал эту информацию для центра. Мейджик был координатором украинских националистов в Варшаве. В том смысле, что круг его задач не распространялся на всю Польшу, нет, в его обязанности входила работа только по городу, и, кроме прочего, он осуществлял взаимодействие укронацистского сообщества с варшавским клубом реконструкторов, в связи с чем он и попал в моё поле зрения.

Изучив содержимое конверта и убедившись, что ничего нового там нет, я вопросительно посмотрел на резидента, давая понять, что готов слушать.

— Мы изучили ситуацию по Катаржине Новицкой. И вот что я тебе должен сказать, Андрей, — Виктор Михайлович прямо смотрел мне в глаза своим стальным взглядом опытного разведчика, — тогда дэнээровцы получили информацию, что на той точке, где была Катаржина, будет работать шведский снайпер, известный под кличкой Адильс, успевший немало крови пустить ополченцам. Вот они и направили туда лучшую противоснайперскую группу. И есть все основания полагать, что информацию слил именно Мейджик. Он как раз координировал работу отряда польских снайперов-отпускников на передовой.

Резидент несколько минут помолчал, давая возможность мне переварить услышанное и продолжил:

Если ты захочешь разобраться, то центр возражать не будет. Но сделать надо все чисто и, по возможности, получить информацию интересную для конторы.

— Понятно. — Я встал из-за стола и направился на выход, оставив конверт на столе.

Не прошло и двух недель, как я во всем разобрался. Виктор Михайлович оказался прав. Именно Мейджик и подставил Катаржину, обидевшись на неё за отказ переспать с ним. Как Сашко поведал мне незадолго до своей смерти, он и завербовал-то в снайперский отряд её исключительно для того, чтобы она согревала ему постель в полевом лагере под Авдеевкой. Мерзавец. Кроме этого признания я получил от Мейджика достаточно много ценной разведывательной информации и выгреб у него из сейфа почти сотню тысяч долларов в различных валютах. Убил я его легко, ножом в сердце — и готово, хотя хотелось кожу содрать с живого. Хоть это и и был первый жмур на моей совести, но никаких рефлексий или тошноты я при этом не испытывал — как таракана раздавил. Лишь сожаление, что он так легко отделался. Убийство я замаскировал под ограбление со стороны его коллег — нацистов, добытую информацию отдал резиденту, а деньги оставил себе, получив хоть какую-то финансовую независимость от центра. После успешной ликвидации мое психологическое состояние значительно улучшилось, черная тоска отступила в глубины души, и я вернулся к почти полноценной жизни. Однако после этой трагической истории я стал избегать долговременных отношений с девушками и довольно пренебрежительно относился к сохранности собственной жизни и здоровья. Результатом этой ливидации стало ещё то, что по всей видимости качество исполнения акции моему руководству понравилось и в последствии мне не раз приходилось выполнять подобные задачи по всему миру.

* * *

До того, как я поступил в Варшавский университет, в моей жизни была только одна женщина — Ольга, она была красива, умна, великолепна в постели и старше меня на десять лет. Когда я уехал в Польшу и стал студентом, наши отношения закономерно прекратились, номер телефона она поменяла, а аккаунтов в соцсетях у Оли не было. На первом курсе университета, как и большинство студентов, я вел довольно разгульный образ жизни, были и многочисленные мимолетные постельные знакомства, но ни одной девушки, которая бы, как говорится «зацепила бы», мне не встретилось. Все девушки, с которыми мне довелось тогда общаться, казались мне какими-то пресными, легкомысленными. И чем ближе было к окончанию курса, тем сильнее я желал вернуться в Тюмень, найти Ольгу и провести с ней лето, если не лето, то хотя бы неделю, ночь, час. И вообще у меня были мысли уйти из Варшавского университета и поступить на учебу в Тюменский ВУЗ, чтобы быть рядом с Ольгой (ну да, я был молодой и глупый, а о женщинах думал намного чаще чем об учебе). Поэтому, лишь только сдав последний экзамен, я в тот же день рванул в аэропорт и прямым чартером вылетел в свой родной город. Однако в Тюмени меня ждало разочарование. Оля ведь не только сменила номер телефона, она продала квартиру и растворилась на просторах России. По вполне понятным причинам, мы скрывали нашу связь от окружающих и я не знал ничего об ее родственниках и друзьях. Её исчезновение стало для меня тяжелым ударом. Все мечты о нежных постельных ласках рухнули как карточный домик. Но родное государство позаботилось обо мне и не дало долго горевать. Уже через четыре дня после приезда домой, ко мне в гости заявился подтянутый, благоухающий перегаром старлей из военкомата и под роспись вручил повестку на прохождение призывной медицинской комиссии. Как оказалось, обучение в зарубежном университете не давало права на отсрочку от воинской службы, а после вручения повестки, мои данные вносятся в стоп-лист погранслужбы, чтобы я не смог сбежать за границу от выполнения почетной обязанности. (Ну да, затупил красиво).

А через десять дней я уже маршировал строевым шагом по плацу воинской части под Екатеринбургом и зубрил уставы Вооруженных сил Российской Федерации. После довольно короткого курса молодого бойца, меня, как я уже писал выше, отправили служить водителем грузовика. Воинские грузы приходилось возить довольно далеко, обычно поездка длилась несколько часов. Ну и как тут не разговориться с прапорщиком Петровым, если сидишь целый день за рулем, а он такой общительный и дружелюбный? Вот так, в ходе длительных дорожных задушевных бесед меня и завербовали.

В полдень третьего сентября

одна тысяча девятьсот тридцать девятого года, хорошо отдохнув, я покинул стоянку и двинулся в сторону Львова. Три часа я пробирался по лесу, периодически останавливаясь, прислушиваясь и принюхиваясь к окружающей дикой природе. Затем я вышел на опушку, за которой простиралось широкое поле. Чтобы получше осмотреться, я залез на дерево и принялся осматривать округу в оптический прицел. За полем было довольно большое село дворов сотни на две с древним костелом посередине. Над дорогой за селом плотной стеной стояла дорожная пыль из-за которой ничего не было видно. Я решил, что это уходят поляки, немцев здесь пока ещё не должно быть. Так что придется ещё задержаться. На дереве мне удалось довольно удобно устроиться и я просидел там до вечера, поглядывая по сторонам. Когда стемнело я направился к селу, намереваясь разжиться картошкой по уже опробованному ранее сценарию. Но здесь собаки были начеку и подняли лай издалека, поэтому, обломавшись с харчами, я пошел в обход села, ну а дальше — на юго-восток. Карты у меня, разумеется, не было, но географию Польши я знал неплохо. По моим прикидкам, я находился северо-западнее Кракова в сорока-пятидесяти километрах. Если раньше я старался идти строго на восток, ориентируясь по Солнцу и звёздам, опасаясь наткнуться на наступающих немцев, то сейчас несколько сменил направление, чтобы переправиться через Вислу западнее Кракова и обойти его с юга. Это было необходимо, так как севернее местность густонаселенная, а лесов практически нет. Над головой раскинулось звёздное небо, в котором над ковшом Малой Медведицы сияла путеводная Полярная звезда, под ногами шелестела спелая пшеница… Кстати! Пограбить огороды не получилось, а у меня есть уже почти нечего — осталось четыре печёных картофелины, да три луковицы, поэтому я замедлил движение и стал срывать колосья, запихивая их в карманы — хоть какие-то калории. В моей ситуации и это — ценность. Сколько я прошел за эту ночь? Трудно сказать. Всего я шел восемь часов с небольшим без привала, утоляя голод пережевыванием зёрен пшеницы. Двигаясь пешком по прямой ровной дороге за это время у меня бы получилось пройти километров сорок, но я шел по пересечённой местности, мне пришлось переходить вброд ручьи, перебираться через овраги, обходить рощи и деревни. Поэтому, в четыре часа утра, поразмыслив, я записал на свой счёт пятнадцать километров и задумался о расположении на дневку. В пределах обзора не наблюдалось лесных массивов, которые я считал оптимальным укрытием от посторонних глаз. Недавно я обогнул берёзовую рощу, но она не могла служить надёжным укрытием для спящего беззащитного человека. Пройдя ещё полчаса, я вышел к заросшей кустарником балке, по дну которой струился небольшой ручеёк. За неимением лучшего, я решил остаться здесь. Забравшись в заросли ивняка я доел печеную картошку с луком и уснул. Разбудил меня звук приближающихся моторов. Подхватив винтовку я поднялся по склону и выглянул из укрытия, пряча голову за кустами. Оказывается, с другой стороны балки к ней подходила грунтовая дорога, по которой сейчас приближались гитлеровцы на мотоциклах. Четыре немца на двух «Цундапах». Больше фрицев поблизости видно не было, но километрах в пяти к северо-западу поднималась стена дорожной пыли четко показывающая место движения воинской колонны, скорее всего, немецкой. После короткого раздумья, чтобы в случае возможного боя иметь тактически более выгодное положение, я с точки наблюдения перебрался на другую сторону балки, ближнюю к приближающимся фрицам. Мотоциклисты остановились в сотне метров от моего укрытия, потом один мотоцикл остался на месте, при этом пулеметчик в коляске привел в готовность пулемет, направленный в сторону балки. Второй мотоцикл подъехал ближе. Здесь пулемета в коляске не было, однако оба немца были вооружены автоматами (разумеется, если говорить правильно, то пистолет-пулеметами МП-38, но «автомат» звучит как-то привычнее). Они слезли с мотоцикла и короткими очередями причесали кусты, растущие у края балки, я едва успел спрятаться за склоном. Какого хрена? Откуда они знают, что я здесь? Эти вопросы только пронеслись в моем сознании, как я сразу получил исчерпывающий ответ: из балки раздались винтовочные выстрелы. Стрелявшие находились правее меня в сотне метров. Пулеметчик отреагировал молниеносно — длинная очередь косой прошлась по кустам, откуда раздавалась стрельба. Автоматчики тоже не медлили — упав на землю, они бросили гранаты. Прятаться больше смысла не было, и я проделал трюк, который мне приходилось частенько выполнять на тренажёрах: бросив в сторону автоматчиков лимонку, успел выстрелить в пулемётчика, спрятался от осколков своей же гранаты, потом сменил позицию, подстрелил автоматчиков, которые хоть и не пострадали от взрыва лимонки, но были дезориентированы, поэтому палили наугад. Теперь из врагов невредимым оставался только мотоциклист, который занял позицию лёжа за мотоциклом, у него на вооружении также был автомат, из которого он посылал короткие очереди в моем направлении. Со стороны соседей выстрелов больше не было, зато раздавались стоны и рыдания. Сменив в очередной раз позицию, я, наконец, достал и последнего мотоциклиста. Потом, пополнив магазин, для надёжности добавил каждому из немцев по одной пуле и крикнул в сторону предполагаемых союзников:

— Эй, панове, есть там кто живой?

Мне из оврага ответили с отчётливым украинским акцентом:

— Да, дякуем, пан!

В прошлой, уже такой далекой жизни, моя разведдеятельность в Варшаве в значительной мере была направлена на сбор информации об украинских националистах, и я начал учить украинский язык ещё в разведшколе, продолжил в Польше, постоянно повышая свой уровень. Поэтому сейчас я без проблем перешёл на мову:

— Сейчас один из наших выйдет, не стреляйте, — пока нечего им знать, что я один, так будет безопаснее.

— Ни, не будем!

После этих заверений я поднялся из балки и, стараясь держать в поле зрения всех поверженных противников, двинулся к мотоциклам. Подойдя, я осмотрел трупы, и убедился в точности своих попаданий, затем, закинув винтовку за спину, направился в сторону предполагаемых временных союзников. Мне навстречу поднялся рядовой польской армии, который протянул мне руку и одновременно с крепким рукопожатием представился:

— Михаил.

Вместо того, чтобы назвать свое имя, я удивлённо переспросил:

— Ты что, русский?

Наполовину, но в семье у нас говорят по-русски, я из Ровно.

— Ну, тогда я Андрей, русский из Варшавы… кто там плачет?

— Это Иванко, у нас Миколу убило, а они друзья были, — понуро ответил мой собеседник.

— Сколько вас?

— Шестеро… — быстро ответил он, но сразу же поправился, — Уже пять.

Я махнул рукой в сторону поднимавшейся над дорогой пыли:

— Это немецкая колонна, надо уходить, у вас кто-то умеет на мотоцикле?

Михаил растерянно посмотрел туда, где по моему утверждению были немцы и недоверчиво переспросил: