Утро пятого дня

Ельянов Алексей Михайлович

Хопа-хопа

Когда мы попрощались с Андреем, был уже поздний вечер. Я не знал, куда мне идти ночевать. К Володьке или к родственникам. Я представил, как поднимусь на шестой этаж, дерну за железяку, которая торчит из стены. Послышится болтливый звук медного колокольчика. Потом тишина. Она будет длиться очень долго, она изведет меня, мне начнет казаться, что я разбудил половину дома и, уж во всяком случае, всех, кто живет в квартире тридцать три. Но вот я услышу, как шаркают ноги. Это идет в своем мягком байковом халате сестра моей матери, сгорбленная маленькая старушка с высохшим желтым лицом. Она подходит к двери, тихонько спрашивает: «Кто там?» — и, услышав мой голос, медленно отодвигает засов.

«Уж очень ты поздновато, — скажет она, — мы давно спим, завтра всем на работу». Я пойму, что пришел не вовремя, и крадучись стану расстилать свою постель. Я откажусь от супа и от чая, потому что очень поздно, и лягу спать, и услышу, как сопит малышка в своей люльке, как поскрипывают пружины под сонными тяжелыми телами отца и матери малышки, как во сне стонет и что-то бормочет их старшая дочь. А потом я услышу тяжелый надсадный храп моей тетки — она на удивление быстро просыпается и быстро засыпает; гулкими ударами сердца застучит ночной репродуктор, я повернусь на правый бок лицом к стене и начну засыпать, сбросив с себя одеяло, чтобы не было душно. А утром как? Кто меня разбудит к пяти часам?

Нет уж, пойду к Володьке, решил я. Он спит отдельно от всех, постучу в окно.

Я поспешил и вскоре оказался перед большими деревянными воротами с узкой дверцей. Открыл ее. В глубине двора перед самыми Володькиными окнами куст сирени и голубая скамеечка. Я подошел к скамейке, встал на нее, заглянул в окно. Комната, кажется, была пуста. Дотянулся рукой до стекла, поскреб, постучал негромко. Прислушался.

Показалось, что рядом с домом, где-то за моей спиной, кто-то чем-то бухает, что-то колотит, как будто выбивают матрац палкой.

Удары глухие, сильные, частые. Я спрыгнул со скамьи, огляделся. Теперь уже отчетливо можно было расслышать удары: то частые, то с перерывами попарно — удар за ударом. Кажется, это в сарае. Там как будто даже горит свет. И нет замка на дверях. Неужели?..

Подошел к двери сарая, услышал возню, голоса. Постучал ногой. Все стихло. Я опять постучал, уже погромче, приналег на дверь. И чуть было не упал. Дверь открылась внезапно.

— Что нужно? — услышал я, как только выпрямился. Напротив стоял парень, с меня ростом и тоже лет семнадцати или чуть-чуть постарше. Лицо у него было сухое, скуластое, глаза смотрели в упор, жестко, готовые ко всему.

— Это Лёпа, впусти! — крикнул Володька. Парень посторонился, закрыл за мной дверь.

Посреди сарая на каких-то старых тряпках стоял Володька. Только бледный луч карманного фонаря освещал его приземистую плотную фигуру. Володька стоял в трусах и в майке, в стойке боксера. Правый его кулак показался мне огромным, точно кувалда. Боксерская перчатка! Наконец-то он купил себе перчатки. Перед Володькой покачивался на толстой веревке чем-то набитый мешок.

— Привет, Лёпа, — сказал Володька и ударил изо всей силы по мешку сначала левой рукой, потом правой.

— Ты вовремя смылся, — сказал он. — Всех послали на уборку двора.

— Про меня мастак ничего не говорил? — спросил я с тревогой.

— Психом тебя назвал, вот и все. — Володька снова ударил по мешку.

Мешок откачнулся назад, потом медленно и тяжело стал наваливаться на Володьку, а тот словно этого и ждал — растопырил свои толстые ноги, запрыгал смешно и неуклюже и с новой силой, даже яростно набросился на тугой мешок. Удары посыпались и справа и слева, кулаки бухали и вдавливались в мешковину, можно было подумать, что внутри мешка сидит какое-то страшное и жестокое чудовище и вот пришло теперь к нему отмщение, теперь мой друг выбивает из него коварную и никому не нужную душу. Даже не верилось, что Володька может работать кулаками так быстро, долго и азартно. Но вот он отскочил от мешка,

а в это время его товарищ, тоже с одной перчаткой на руке, так же быстро и упорно принялся молотить, толкать от себя ударами и добивать неведомую мне злую силу.

Володька дышал тяжело, был весь в поту, но был, кажется, очень доволен, что я застал его за таким лихим бойцовским делом.

— Нравятся перчатки?

— Что надо! — радостно вздохнул Володька.

Я его понимал. Все годы нашей дружбы он только и мечтал о боксерских перчатках. Он мог подолгу простаивать в спортивном магазине, рассматривать перчатки издали, а уж если выдавалось счастье помять их в руках, поговорить с кем-нибудь о качестве кожи, о том, сколько «унций» в перчатках профессиональных боксеров, или как лучше перебинтовать пальцы перед боем, как встречать удар слева и когда проводить ответный в голову, в общем, если Володьке встречался знающий и разговорчивый человек, мой друг надолго загорался.

— Чего это вы, на ночь глядя? — удивился я.

— Готовимся с Кузей к соревнованиям, — сказал Володька.

У моего друга уже был третий разряд по боксу, и я спросил его:

— На второй тянешь?

— Еще пять-шесть побед — и порядок, — уверенно сказал Володька. — Давай к нам в секцию. Ты ведь немножко тоже поколачиваешь.

— Почему немножко? Я могу и как надо. Не хуже твоего Кузи.

— Лёпа, не ерепенься. Тебе с Кузей не справиться. Я знаю его силу.

Меня это обидело. И вообще мне не нравилось, что Володька позвал к себе на тренировку совсем незнакомого мне парня и держится с ним так, будто они самые давние приятели, будто у меня и нет вовсе никакого права на первенство в нашем с Володькой товариществе.

— Дай-ка мне сюда твою перчатку. Давай-давай, сдергивай, я покажу.

Володька заулыбался:

— Ладно тебе, Лёпа, успокойся. Будем считать, что ты сильнее.

— Нет, — сказал я, — давай мне перчатку, — помолочу, тогда посмотрим.

Я понимал, что глупо сейчас показывать свою силу. Ни к чему. Но удержаться было уже невозможно. Володька натянул на мою руку боксерскую перчатку, завязал шнурки на запястье, отошел в сторону. Кузя тоже отодвинулся от мешка.

Я стал бить сначала в середину. Мешок почти не двигался с места. Я сообразил, что нужно бить пониже, тогда мне легче будет отбрасывать его, приподнимать вверх, поддерживать на весу серией ударов, как это делал Володька. Тугой мешок с опилками наконец-то закачался, я начал бить кулаками быстрее и быстрее, ко мне пришли сначала запальчивость, потом что-то похожее на ожесточение. Я колошматил по мешковине так, будто сейчас ко мне пришел тот «всякий случай», и я защищаю девушку и отвоевываю ее от хулиганов.

— Ладно, Лёпа, кончай. Бьешь как надо. А то у тебя завтра будут руки болеть. Кончай, дай-ка нам с Кузей еще постучать.

Я остановился, дышал тяжело, но был доволен. Мои удары как будто бы произвели впечатление на Володьку и на Кузю, который даже подошел ко мне, протянул свою правую руку и представился:

— Колька Кузнецов.

— Леня Ефремов, — сказал я и тоже протянул руку, правую, в перчатке.

— Смешной ты, Лёпа, в этой перчатке, — усмехнулся Володька.

— А чего шкодного? Самый класс. Хочешь, врежу? Хопа! — И я ударил Володьку в плечо. Володька не ожидал, поморщился, но не дал сдачи, а я стал прыгать и вертеться, размахивая кулаками просто так, куда попаду.

— Кончай, Лёпа, завтра намахаемся.

— Завтра я тебя пристукну насмерть. Ты знаешь, какой у меня теперь удар правой? Хопа! — Неожиданно я опять ударил Володьку, теперь уже в бок. И эта внезапная удача еще больше развеселила меня, обнадежила: ногам подбавила устойчивости и легкости, а рукам подвижность и силу. Теперь, кажется, не просто мой друг, Володька, защищался передо мной, а какой-то незнакомый парень из тех, кто может встретиться «на всякий случай» — я опять про это вспомнил.

— Не заводись, Лёпа, — уже с угрозой пробасил Володька.