Утро рождается ночью

Семенов Юлиан Семенович

– Иван Павлович, - сказал он, - зайдите ко мне, пожалуйста.

– Иду, - ответил Белов, - сейчас иду.

Сизов осторожно положил трубку на рычаг. Отодвинул от себя бумаги, сложенные для просмотра, и, сцепив пальцы, стал напевать что-то.

Когда пришел Белов, директор Сизов сказал ему:

– Мне хочется рассказать вам одну историю. У вас есть время?

– Конечно, - ответил Белов, - это очень интересно.

Сизов закрыл глаза и начал рассказывать:

– Это было лет двадцать пять тому назад. Меня взял с собой впервые дядька мой, Сидоркин, на подкорм оленей.

Он привез меня в тайгу, на поляну, где к дубу был подвешен кусок рельса. Дядька взял в руки стальной прут, который он привез с собой в телеге, и стал ударять им в рельс. Он ударил в рельс раз пять-шесть, а потом сказал мне: "Ну, валяй кричи!"

И я закричал: "Ма-аськи! Ма-а-аськи, мула-ась-ки!"

Так приманивали у нас на острове оленей. И сейчас так приманивают, вы знаете. Но олени не шли на мой зов. Тогда, высыпая корм из мешков на землю, закричал дядька. Он кричал вроде так же, как и я, но ко мне олени не шли, а к нему они вышли. Я слышал, как шуршала листва в тайге, я видел, как олени тянулись к корму, выстроившись в цепочку.

"Вот как надо, - сказал мне тогда мой дядька Сидоркин, - а ну, давай сызнова". И я снова закричал, а олени сначала остановились, а потом стали пятиться и ушли в дубняк. Дядька мне тогда сказал: "Орать не надо. Кричать надо, олень ласку любит, что человек".

Я потом целых два года учился, пока они стали подходить на мой зов.

Сизов замолчал и открыл глаза. Белов спросил:

– Разрешите мне закурить?

– Да, прошу.

Белов молчал и курил. Он курил неторопливо, обстоятельно, разглядывая со всех сторон папироску. Дым он пускал, отворачивая голову, тонкой плотной струйкой.

Затягивался Белов медленно, и при каждой затяжке у него проваливались щеки и острые скулы заливались ярким румянцем. Кончив курить, Белов отодвинул от себя пепельницу, осторожно затушил в ней папиросу и, посмотрев в окно, спросил:

– Мне можно уйти?

Сизов ответил вопросом:

– Что вы понимаете под словом "уйти"?

– Ах, вот как, - протянул Белов и снова полез за папиросами, - это уже любопытно. Тогда я попрошу вас объяснить мне, как вы понимаете слово "уйти". Не в иносказательной, а в нашей, - он невесело усмехнулся, бюрократической форме.

– Объяснять мне вам нечего. Вы и сами все прекрасно понимаете.

– Простите, Кирилл Семенович, мне кажется, вы себя очень плохо чувствуете, давайте этот разговор перенесем на другой раз.

– Нет, - сухо возразил Сизов, - мы не будем переносить наш разговор. У меня слишком мало времени.

– Вы что, уезжаете? По-видимому, в столицу? В академию?

Сизов удивленно посмотрел на Белова.

– Вы говорите, что у вас осталось мало времени, - пояснил тот, - я подумал, что вы перебираетесь поближе куда-нибудь...

– Нет, - сказал Сизов, - я никуда не собираюсь уезжать.

– Тогда почему же у вас мало времени?

– Это я не о том, - Сизов подул на замерзшие руки и повторил, жалко улыбнувшись, - это я совсем о другом, Иван Павлович.

Белов молчал. Сизов долго ждал, когда тот заговорит, и, не дождавшись, негромко сказал:

– Вы совсем не любите

оленей, Иван Павлович.

– Я люблю оленей, - возразил Белов, - только я еще и порядок люблю.

– Я тоже люблю порядок.

– Да, конечно. Но вы директор. Вы можете разрешать людям делать то, чего я, ваш заместитель, разрешать не могу.

– Именно?

– Вы плохо себя чувствуете, - повторил Белов, - я ведь вижу. Давайте не будем сегодня об этом...

– Будем, - коротко сказал Сизов,- и именно сегодня.

– Что же, - медленно сказал Белов, - извольте.

И он снова закурил, теперь уже не спрашивая у Сизова разрешения.

– Вы разрешали оленеводам, - начал говорить Белов, - привозить с материка сосну для забора вокруг оленников и выгулов. Я не разрешил, потому что это слишком дорого. Просто надо сделать так, чтобы оленята не бились о забор - все равно какой, дубовый или сосновый. Надо сделать так, чтобы они не бились, и все... Вы разрешали делать на дальний оленник две ездки, а я не разрешил, потому что надо научиться ловить не десять оленей за два часа, а двенадцать или пятнадцать.

Пятнадцать - лучше, чем двенадцать. Вы считаете, что план важен только тогда, когда режут панты, а я считаю, что план важен каждый день. Вы считаете оленеводов какими-то неземными, отрешенными, если хотите, а я считаю их обыкновенными рабочими. И то, что прощалось вам, мне никогда не простилось бы, потому что у меня нет научных трудов, потому что я не академик, потому что я не панибратствую с рабочими...

Сизов подвинул к себе пепельницу и сказал:

– Послушайте, а вы действительно совсем не любите оленей. И совсем не понимаете нашего дела. Очень плохо, когда из труда делают ремесло. Это недопустимо в обращении с металлом и деревом, а с оленем - тем более.

Белов хрустнул пальцами и поджал губы.

– Знаете, - сказал Сизов, - у меня до сих пор на западном мысе нет директора в питомнике голубых песцов. Хотите пойти туда? Это самостоятельный участок.

– Мне что, подать заявление?

Сизов секунду помедлил, а потом сказал - коротко и сердито.

– Да.

13

Дома Сизова поджидали Николас и плотник Темин с двумя подстреленными кряквами.

Когда сели ужинать, Николас сказал:

– О нем в газетах писали, когда тебя не было. Образцовый, писали, хозяин. Ему бы тут директором быть - район-то бы не нарадовался. Он бы и выкосы отдал и оленей бы старых на мясо забивать начал. Он ведь дальше района-то не видит. Что ему страна?.. Ему бы в райгазете пропечататься на первом месте по перевыполнению ...

– Он хороший хозяин, - возразил Сизов, - только он не любит оленей. Я переведу его с повышением - директором питомника голубых песцов.

– Почему?
– удивился Темин.

Николас тоже удивился, но спрашивать не стал.

Сизов налил себе крепкого чая, построгал туда лимонника и намазал хлеб домашним белым маслом. Масло было несоленое и по вкусу напоминало сливки.

– Масла мажьте побольше, - сказал Сизов, - тетя Лида сама сбила. Прелесть что за масло!

– Сейчас молоко хорошее, - заметил Темин, - его шилом хлебать можно. Оттого и масло, что твой конпот.