Утро снайпера (сборник)
Шрифт:
В середине теснились частые строчки:
Сумерки отмечены прохладой,Как печатью — уголок листка.На сухие руки яблонь садаНапоролись грудью облака.Ветер. Капля. Косточка в стакане.Непросохший слепок тишины.Клавиши, уставши от касаний,С головой в себя погружены.Их не тронуть больше.НеПо мере того как входили в Кедрина расплывшиеся слова, лицо его вытягивалось и серело. Мокин напряженно следил за ним, непонимающе шаря глазами по строчкам.
Кедрин перечитал еще раз и посмотрел на Тищенко. Лицо секретаря стало непомерно узким. На побелевшем лбу выступила испарина. Не сводя широко раскрытых глаз с председателя, он дрожащими руками скомкал листок. Тищенко, белый как полотно, с открытым ртом и пляшущим подбородком, двинулся к нему из угла, умоляюще прижав руки к груди. Кедрин размахнулся и со всего маха ударил его кулаком в лицо. Председатель раскинул руки и шумно полетел на пол — под грязные сапоги подскочившего начальника районного ГБ.
Мокин бил быстро, сильно и точно; фуражка слетела с его головы, огненный чуб рассыпался по лбу:
— Хы бля! Хы бля! Хы бля!
Тищенко стонал, вскрикивал, закрывался руками, пытался ползти в угол, но везде его доставали эти косолапые, проворные сапоги, с хряском врезающиеся в живот, в грудь, в лицо.
Кедрин горящими глазами следил за избиением, тряс побелевшим кулаком:
— Так его, Петь, так его, гада…
Вскоре председатель уже не кричал и не стонал, а, свернувшись кренделем, тяжело пыхтел, хлюпал разбитым ртом.
Напоследок Мокин отскочил к дверце, разбежался и изо всех сил пнул его в ватный живот. Тищенко ухнул, отлетел к стене и, стукнувшись головой о гнилые доски, затих.
Мокин прислонился к косяку, тяжело дыша. Лицо его раскраснелось, янтарный чуб приклеился к потному лбу:
— Все, Михалыч, уделал падлу…
Кедрин молча хлопнул его по плечу. Мокин зло рассмеялся, провел рукой по лицу:
— Порядок у него! Для порядку! Сссука…
Секретарь достал «Беломор», щелкнул по дну, протянул Мокину. Тот схватил вылезшую папиросу, громко продул, сунул в зубы. Чиркнув спичкой, Кедрин поджег скомканный листок, поднес Мокину. Тот прикурил, порывисто склонившись:
— А ты, Михалыч?
— Не хочу. Накурился, — сдержанно улыбнулся секретарь, бросил горящий листок на сломанные доски и вытянул из кармана смятый вымпел.
— Образцовое хозяйство! — Мокин икнул и отрывисто захохотал.
Секретарь брезгливо тряхнул шелковый треугольник, что-то пробормотал и осторожно положил его на горящий листок. Шелк скорчился, стал прорастать жадными язычками.
Кедрин осторожно придвинул доски к проломленной стене. Пламя скользнуло по грязному дереву, заколебалось, неторопливо потянулось вверх. Доски затрещали.
Мокин улыбнулся, шумно выпустил дым:
— Ишь. Горит…
— Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин.
— Имеет, а как же. — Мокин нагнулся ища
— Фу-ты, еб твою… — Мокин брезгливо приподнял ее двумя пальцами. — Вишь, сам же и затоптал. Ну не мудило я?
Кедрин посмотрел на фуражку, покачал головой:
— Даааа. Разошелся ты. Чуть голову не потерял.
— Голову — ладно! Новая отрастет! — Мокин засмеялся. — А эту больше не оденешь. Вишь! Вся в говне. Не стирать же…
— Это точно.
Мокин взял фуражку за козырек, помахал ей:
— Придется, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Он шагнул к мертвецу, с размаха нахлобучил фуражку ему на голову:
— Носи на здоровье!
Две доски над проломом уже занялись — неяркое, голубоватое пламя торопливо ползло по ним. Клеть наполнялась дымом. Он повисал под грубым потолком мутными, вяло шевелящимися волокнами.
Секретарь сунул руки в карманы:
— Ну что, пошли?
— Идем, — ответил Мокин, отмахиваясь от дыма. — А то уж глаза щипет. Как в бане. Доски-то сырые. — Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглянулся, посмотрел на мертвеца. Он сидел в той же позе — раскинув ноги, выпятив распухший зеленый живот. Из-под косо нахлобученной фуражки торчали грязные волосы. Дым плавал возле лица, оживляя его заячьи черты. Кедрину показалось, что мертвец скупо плачет и, тужась, давясь мужскими слезами, мелко трясет лохматой бородой.
Тищенко по-прежнему неподвижно лежал возле стены.
— Пошли, Михалыч, — раздался по коридору голос удаляющегося Мокина. — Чо там смотреть? Все ясно…
Кедрин повернулся и зашагал вслед за ним.
Выйдя из ворот, они долго щурились на непривычно яркое солнце, терли глаза, привыкшие к темноте.
Кедрин закурил.
— Слава яйцам, на воздух выбрались! — рассмеялся Мокин. — А то я уж думал — век вековать будем в этой вонище.
Кедрин сумрачно молчал, гоняя папиросу по углам скупого рта. Скулы его напряглись, бугрились желваками. Мокин хлопнул его по плечу:
— Ну, что насупился, Михалыч? Эта падла тебя расстроила? Да плюнь ты! Плюнь! — Мокин тряхнул его, — И так день да ночь голову ломаешь — лица на тебе нет. Побереги себя. Ты ж нам нужен. — Он улыбнулся, захлопал поросячьими ресницами и тихо, вкрадчиво добавил. — Мы ж без тебя никак.
Секретарь вздрогнул, взглянул на Мокина и, скупо улыбнувшись, обмяк, обнял его:
— Спасибо, Петь, спасибо.
И, растерянно почесав щеку, кивнул ему:
— Ты отметь на макете.
— Что, пора, ты думаешь?
— Конечно. — Обернувшись, секретарь посмотрел в распахнутые ворота фермы. Там, в глубине наполнявшегося дымом коридора уже скупо поблескивало пламя.
Мокин положил ящик на землю, отодрал длинную копию фермы, передал Кедрину. Тот повертел в руках аккуратный домик, осторожно переломил его пополам и заглянул внутрь:
— Ты смотри, и клети даже есть. Как он в них клопов не рассадил! Айвазовский…
Секретарь швырнул обе половинки в коридор:
— Пусть горят вместе с настоящей.
— Точно! — Мокин подхватил ящик и шлепнул Кедрина по плечу. — А теперь, Михалыч, пошли отсюда к едрени фени.