Утро в Нормандии
Шрифт:
Она ничего не понимала. Хорошо, что еще в детстве друзья-мальчишки научили ее не плакать ни при каких обстоятельствах. Она смотрела на него своими огромными зелеными глазами… и понимала, что вот-вот нарушит это железное правило.
– Жан, так нельзя. Жан. Ты жестоко поступаешь со мной. Ты мог бы сейчас остаться… Жан… Жан, я не вынесу этого. – Она стремительно вскочила, бросилась к нему и повисла у него на шее.
Он долго стоял, не проронив ни слова и не сделав ни одного движения, не отвечая на ее объятия и ласки. Наконец прошептал:
– Пойми, так будет легче. И тебе, и мне.
Она шагнула вслед за ним, но споткнулась об оранжевую тряпку. И так и стояла, запутавшись ногами в этом чертовом платье. Может быть, час. Может быть, всю ночь.
Потом она бесцельно слонялась по дому, все так же глядя перед собой широко открытыми глазами, и натыкалась на мебель. Но не плакала.
Этот великолепный двухэтажный коттедж Жан снял на время своей двухгодичной командировки, его оплачивали французы, и все завидовали Кейт, что она так хорошо устроилась.
А теперь она тут одна. И эти стены… и эта мебель… Бог ты мой, а спальня! Она же не сможет туда зайти теперь! Ну почему он не выгнал ее, а ушел сам! Как ей жить теперь, как дышать?
…Уже светало, когда она дрожащими руками набрала телефон Сандры и сухо сообщила ей о случившемся. Голос то и дело срывался, но она упорно не плакала.
Сандра сказала, что она сейчас возьмет Барби и они приедут к ней. Какое это теперь имеет значение? Она сидела на ступеньках крыльца, как сидела утром, еще со Спесси, и раскачивалась из стороны в сторону, сжимая в руке телефонную трубку. Над городом поднималось солнце.
В почтовом ящике что-то белело. Какой-то конверт. Она автоматически подошла, привычным жестом потянула замок и увидела, что конверт прислан из-за границы. Франция. Ну вот, ему будут слать письма, а она – рыдать и мучиться сомнениями: найти его под этим предлогом и передать почту или сжечь их к чертовой матери… Но нет. Кейт раскрыла глаза еще шире, хотя уже казалось, что все пределы пройдены и сейчас они просто полезут из орбит: на конверте стояло ее имя.
– Бог ты мой! – Кейт сама удивилась способу выражения своих чувств, ибо обычно в минуты сильного волнения она чертыхалась. – Сорбонна! Это или отказ… или приглашение.
Нетерпеливо разорвав конверт дрожащими руками, она выхватила оттуда лист, весь в водяных знаках и каких-то линиях. На минуту прижала его к себе, не заглядывая внутрь. Если ее не приняли, она умрет прямо здесь, у почтового ящика, потому что это уже будет слишком для одного дня, и ее труп найдут подружки… кстати, уже с минуты на минуту. Нет, тогда она, пожалуй, не успеет умереть. Надо побыстрее узнать, что там написано.
Все-таки удивительная штука – жизнь. А женская душа – еще более удивительная штука… Через две минуты Барби и Сандра, подъехавшие к дому на старом автомобиле, увидели чудовищную картину, возмутившую их до глубины души: Кейт скакала по лужайке, оглушительно крича в рассветной тиши, и размахивала каким-то листком. Когда они недоуменно и даже чуть-чуть обиженно высадились из машины, она подбежала к ним, расцеловала по очереди обеих, потом принялась
Подруги переглядывались.
– Эге-гей! – кричала Кейт, приводя в ужас утренних котов на крыше. – Меня приняли в Сорбонну! Ура! Я зачислена!
– Что ты так радуешься? – проговорила Сандра, с трудом перехватив ее где-то между пятым и шестым кругом, который Кейт описывала вокруг них. – Ты же никогда не любила учиться.
– Дундушка ты китайская! Там же Жан! А у меня теперь есть повод жить в Париже! Эге-гей! Девчонки! Идемте паковать вещи!
2
Ах, значит, он полюбил ее «за яркую обертку»?! Значит, он ничегошеньки не видел дальше этой обертки? И слово-то какое придумал: «обертка», как будто она конфета или товар, упакованный в подарочный фантик! И любил он, значит, именно эту обертку, а вовсе не то, что внутри. Господи, да он же просто не знал, что у нее есть что-то внутри! Он не удосужился это узнать! Кейт зашмыгала носом, хотя это было категорически запрещено. Еще чего не хватало, плакать из-за какого-то… как там папа сказал? Фигляр… вот он кто! Ведь он же умный, совсем неглупый, ведь не мог же он не заметить, что она не пустышка. И что кроме длинных ног и красивых волос у нее кое-что есть еще… И что под красивой одеждой у нее спрятано не только красивое тело, но еще и сердце, которое умеет любить… И что нужны ей не только мотоциклы, но и…
– Ох, Жан, – простонала она, привалившись к холодному боку своего Харли, – любимый мой Жан, как ты нужен мне!!!
Она сидела прямо на земле, уронив голову на руки и согнув колени.
…Когда первые восторги по поводу Сорбонны улеглись и девчонки, призванные ее утешать, наконец отчалили, не без обиды, впрочем, за «ложную тревогу» среди ночи, она осталась один на один со свой радостью и горем одновременно. Вот тут-то к ней и подошло настоящее понимание всего произошедшего. Оно, это понимание, в какой-то момент целиком заполнило ее юную душу, которой еще ни разу не приходилось переживать ничего подобного. То была настоящая взрослая жизнь, а не сон и не игра, а с наступлением утра нельзя было все забыть или сказать: «чур, я выхожу!».
Наконец, после долгого одинокого молчания, оптимизм и самоуверенность взяли верх над мрачными мыслями, и она, вздернув подбородок, громко прошептала, погрозив кулаком в пространство:
– Ну… ты у меня еще попляшешь! – После чего поднялась и решительным шагом отправилась в дом.
В холле и нескольких боковых комнатах все еще горел свет, хотя на улице давно стояло солнечное утро. Город пробуждался к новому рабочему дню, кажется, среде, а на их окраине, застроенной семейными коттеджами, стояла последняя прохлада, которая обычно уже в семь утра таяла и превращалась в зной. Оглядев с балкона панораму своего квартала, Кейт заметила себе, что в словах Жана, пожалуй, есть доля здравого смысла: местечко здесь не очень-то веселое, как, впрочем, и весь юго-запад штата. Но и она права: ночные гонки были единственным доступным ей развлечением, учитывая местный колорит и нескончаемые открытые дороги на сотни миль…