Утро в пути. Стихи

Соколов Владимир Н.

На знакомом разъезде

Как тихо здесь! Как небо мглисто… А было, помнится, тогда Так много щебета и свиста Нанизано на провода. И на путях, на черных шпалах, Дрожал голубоватый зной, Где нас, веселых и усталых, Жара свалила под сосной. А рельсы новенькие плыли За поворот и, как во сне, Еще чисты от жирной пыли, Постукивали в тишине. И шпала каждая знакома Была, как отчая ступень. И остывали наши ломы, Впервые брошенные в тень… А нынче — тишь… Дыханьем тяжким Окрестность будит паровоз. Девчонка в форменной фуражке С флажками вышла на откос. Так важно местное начальство, Как будто «скорый» на Москву И впрямь отсюда слишком часто Отходит по ее свистку! Но вот она к губам подносит Свисток, почти не слышный мне. Но вот уже стучат колеса И все меняется в окне. Запели рельсы мерно, внятно, И вдруг — куда девалась мгла! Как будто с пеньем тем обратно Пора далекая пришла. Ведь шел по нашим рельсам поезд, По тем, что мы сюда везли, Оберегали здесь на совесть И вдаль по насыпи вели. Пусть проезжающие люди О нас и речь не поведут, Но крепок рельс под ними будет, И шпалы их не подведут. И пели рельсы внятно-внятно. И вдруг — куда девалась мгла! И словно с пеньем тем обратно Пора прошедшая пришла… И был июль, и птицы пели! И смех друзей и голоса! Хоть за окном леса летели В косом дожде уж полчаса. Леса, поля — все мимо, мимо… Распутья, стрелок огоньки… Ловили елки клочья

дыма И кутались в них, как в платки. 1951

«Ручьи, ручьи, куда от вас деваться!..»

Ручьи, ручьи, куда от вас деваться! Но есть за чем весной воде спешить. Уже пора деревьям одеваться И на работу рекам выходить. Капель с карнизов падает и с веток. Белила льет ремонтная страда. На мокрых стенах ежатся газеты, Им забегает за ворот вода. Чего-чего сегодня только нет в них — Стихи и сводки. И во весь размах Весенний сев на полосах газетных Как на колхозных ширится полях. Все зорче вглядываясь в эти окна, В их мировую ширь и глубину, Я вижу, как под снегом почвы мокнут, Как села, шаг ровняют на весну. Листы и шрифт куда-то отступают, Уже не буквы, а поля рябят, И сквозь колонны строчек проступают Колонны марширующих солдат. И хоть кругом плывет, в полете тая, Московский снег и гибнет на воде, Я руку жму парнишке из Китая, Бойцу полков товарища Чжу-дэ. …Оглядываюсь. Все опять на месте. Горят на кровлях ранние лучи. На миг остановились у «Известий» Спешащие на службу москвичи. Так мы стоим, случайные соседи, Одних и тех же полные забот, Пока троллейбус нужный не подъедет И по местам работ не развезет. 1949

Радуга

Траву и листву обрадовав, Гроза унеслась к земле. Мы шли в облаках. И радуга Рождалась в слепящей мгле. Казалось, рукой дотронуться Нам до нее — пустяк. Умытое ливнем солнце Играло на плоскостях. Оно подымалось справа. Был чист горизонт вдали. Над доброй зарей державы Мы строгим дозором шли. А снизу, с полей, из окон, Не отрывая глаз, Смотрели на синь высокую, На радугу и на нас И, на руки взяв детей, Махали и нам и ей. А радуга вышла важная, Цветастая, напоказ, Родившись из неба влажного Еще в облаках при нас. И ровным путям с мостами, И белым дымкам деревень Был всеми семью цветами Счастливый обещан день. Погожий, большой, да н'aдолго! В небе и на земле. Мы шли над страной. И радугу На левом несли крыле! 1953

СЕНТЯБРЬ

«Уже война почти что в старину…»

Уже война почти что в старину. В ряды легенд вошли сражений были. По книжкам учат школьники войну, А мы ее по сводкам проходили. А мы ее учили по складам От первых залпов городских зениток До славы тех салютов знаменитых, Которых силу я не передам. Войну, что опаляла наши дали, В века отбрасывая зарев тень, В холодных классах нам преподавали И на дом задавали каждый день. И мы прошли под зимний звон ветров И песен, порохом ее пропахших, От тяжких слов о гибели отцов До возвращенья без вести пропавших! Я речь о том повел не оттого, Что захотелось просто вспомнить детство, А потому, что лишь через него Я в силах в быль великую вглядеться И рассмотреть, что в грозном том году И мы забыли тишь (без сожалений!), Чтоб стать сегодня равными в ряду Проверенных войною поколений. 1949

Начало

Четвертый класс мы кончили в предгрозье. Но мы о том не думали в тот год, И детских санок легкие полозья Неслись навстречу — буре без забот. Ты помнишь? Возле краснозвездных вышек Ты помнишь! В Александровском саду Летели дни на санках и на лыжах, И Кремль от детства отводил беду. Но все тревожней были передачи. Все шире круг забот МПВО. Горел Париж. И так или иначе — На нас ложились отсветы его. Я помню день, когда забросил сразу Я все свои обычные дела, В тот вечер мама два противогаза Себе и мне с работы принесла. Я и не понял: для чего, откуда, Но, на игру сзывая ребятню, Таскал с собой резиновое чудо И примерял по десять раз на дню. Откуда-то их был десяток добыт. И вот, пока сражение текло, Любой из нас, растягивая хобот, Глазел на мир сквозь потное стекло. А на спину поваленные стулья Строчили беспощадно по врагу, И в светлых комнатах шальная пуля Подстерегала на любом шагу. И падал навзничь Петька или Сашка Не на ковры, навстречу синяку, С бумажною звездою на фуражке И сумкою зеленой на боку. Но в коридоре, становясь под знамя, Мы верим ложной гибели сполна, И не догадываемся, что с нами Играет настоящая война! А уж случалось — свет надолго гаснул Вслед за тревожно стонущим свистком, А уж в парадные не понапрасну Затаскивали ящики с песком. И часовой на западной границе Все зорче вглядывался в темноту. А там росли опасные зарницы, Стальные птицы брали высоту Там на дома неслись фугасок гроздья. На океанах шли суда ко дну. Четвертый класс мы кончили в предгрозье, Из пятого мы перешли в войну. Двенадцать лет — огромный, взрослый возраст, Но разве нежным мамам объяснишь, Что наше место там, где крики «воздух» И ширь ничем не защищенных крыш. И мы тайком (туда, где зажигалки), Оставив женщинам подвальную тоску, Вслепую лезем, стукаясь о балки, По теплому чердачному песку. А там, пылая в треугольной раме, Гремит ночной московский наш июль, Зажженный заревом, прожекторами, Пунктирами трассирующих пуль. Мы замерли. И ноги вдруг как вата, Но, несмотря на то, что бел, как мел, Наш командир сказал: — За мной, ребята!— И по железу первым загремел. Навстречу две дежурных комсомолки Уже спешили, нас назад гоня. И как сосульки падали осколки, И рос напор зенитного огня. Чердак опять. А бой ревет над крышей, Несовершенным подвигом маня. И вдруг внесли его, плащом укрывши, Как, может быть, внесли бы и меня. Он так лежал, как в этой же рубашке Лежал однажды на своем веку, С бумажною звездою на фуражке И сумкою зеленой на боку. Он так лежал, как будто притворялся. И мать бежала. — Петя, подымись! — А он смолчал. Не встал. Не рассмеялся. Игра кончалась. Начиналась жизнь. Так дни идут, как будто нет им краю. Но этот первый воинский урок Я в сотый раз на память повторяю И настоящий трогаю курок! 1949

Из поэмы

Был шелестом и зноем полон воздух. Была голубизною даль полна. И от гудков привычных паровозных Еще казалась тише тишина… Мы мало верили гудкам прощальным. Они же, расставаньями грозя, Все ширились — и утром привокзальным Простились с нами старшие друзья. Мы только что мячи гоняли с ними, А тут за несколько военных дней Они внезапно сделались большими, Которым все известней и видней. Они свыкались с воинской походкой, Все извещения опередив. На днях пришла к ним фронтовая сводка, Как первая повестка на призыв. А я еще играл. Ведь то и дело Друг другу в битвах расшибая нос, Мы на фашистов заменили белых, Но даже щели рыли не всерьез. Война казалась фильмом и парадом, С картинки съехавшим броневиком. И было странно: мама ей не рада, А бабушка все трет глаза платком. Но так утрами шли у листьев росных Воздушные бои бумажных птиц, Что мы не замечали строгость взрослых, Заботою отягощенных лиц. Но так минута каждая казалась Каникулами до краев полна, Что и в душе ничем не отдавалось Такое слово книжное — война. Но тени на газетный лист упали, И первой болью на сердце легло: Не может быть, чтоб наши отступали! Не может быть! Но было! Но могло! Я спотыкался по тяжелым строчкам. И, у газетных замерев полос, Я сам отстреливался в одиночку И, раненный, навстречу танкам полз, Я отходил по деревням горящим, Сняв красный галстук, шел в леса, во мрак… И было все до боли настоящим, Таким, что и не выдумать никак! И

прочитал я в этой же газете О том, что Псков пылает, что вчера Бомбардированы в дороге дети, На снимках рвы, носилки, доктора. Не ужасом — тревогой сердце сжало. Я от газеты только сделал шаг, И тишины как не существовало, Лишь грохот этих бомб стоял в ушах. Впервые взят тоской такой тяжелой, Я шел домой и что-то мял в руке, А это был мой самый лучший голубь, Что дальше всех парил на ветерке. Казалось: день все так же тих и светел, Дрожит листва, как воздух от жары. Но я как будто в первый раз заметил Зенитку у Максимкиной горы. Санпоезд. Пулеметы на вокзале… Скорей, скорей друзьям открыть глаза! Но мне о той же боли рассказали Ребят взволнованные голоса. И в ту же ночь, разбужен звоном стекол И грохотом орудий, рвавших тишь, Я услыхал, как град осколков цокал По мостовой и по железу крыш. С вокзала пулеметы в ночь трещали. Огнем разрывов вспыхивала тьма. Век на войну куда-то уезжали, А тут она приехала сама. И я узнал, что есть война на свете, Не та, что, лишь возьмись заткнуть ей рот, Останется в нечитанной газете Иль с выключенным радио замрет, А та, что станет каждой коркой хлеба, Что будет каждым воздуха глотком, Что заберет и луг, и лес, и небо, И взорванной земли последний ком. И ты ее везде, во всем узнаешь, И повзрослеешь, и навек поймешь, Что сам отныне жизнью отвечаешь За землю, на которой ты живешь! Войне равно — большой ты или малый, Одиннадцать тебе иль двадцать два. Вот как швырнет без памяти на шпалы, Огнем и сталью испытав сперва. Я видел сам убитых этой ночью, Сбежав на станцию часов с пяти… Пройдет состав, оставив дыма клочья, А там уж новый требует пути. И набегали длинные вагоны С протяжным гудом. И колесный стук, Домами и платформой отраженный, Двойным и гулким становился вдруг. А ребятишки собирались стаей У высоченных лип, где рай грачам, И, поезда, как раньше, провожая, Махали танкам, пушкам, тягачам… А в тех теплушках, красных и дощатых, Спешивших на позиции скорей, В шинелях необношенных солдаты Стояли у раздвинутых дверей. Но у всего, что мимо проносила Литых путей железная река, Спокойная, уверенная сила Была во всем: от взгляда до штыка! Как подобает каждому мужчине, Я сам явился в райвоенкомат, А после был по возрастной причине Не принят в истребительный отряд. Ну, а затем был съеден хлеб до крошки, И очереди стали звать чуть свет. И оказалось, что вкусней картошки Отныне ничего на свете нет. Что ж, привыкай ослабший пояс трогать, У нас с тобой еще трудней, гляди — Задымленной железною дорогой Легли не дни, а годы впереди! Я уезжал. Прожектор в тучах шарил. Чернел состав. Кричали: «Не скучай!» А вот и трижды колокол ударил. «Прощай, мой друг!» До юности прощай. Назад, назад — сырые кровли дач, Заросший сад и на забытой тропке Футбольный мяч, обстрелянный пугач И перископ из спичечной коробки. Калинин. Клин. Дождя в окно броски. Шинели, Озабоченные лица. В ночи, как потревоженные птицы, Метались паровозные гудки. 1950

Из стихов о комсомоле

1

Шли месяцы все холодней и мглистей, Отцам и матерям беля виски. Как выстрелами срезанные листья, Валились календарные листки. Сугробы. Лед. Продутый ветром Шадринск. Я не забыл собранья до зари, Той школы, снегом занесенной, адрес, Тех чисел черные календари. Я помню, помню ночь перед собраньем! Все думалось, что поздно и темно, А новый день уже рассветом ранним Заглядывал в замерзшее окно. А я вопрос предусмотреть старался Любой, чтоб не ответить невпопад. И автобиографию пытался Сложить из пары городов и дат. Уснуть не мог. Ворочался на койке, Тревожа спящей комнаты покой. «Пятнадцать лет. В седьмом… Четыре тройки. Общественной работы никакой… Герой любимый? Павка и Матросов…» Назавтра же… О, как не вспоминать И этот град сочувственных вопросов, И этот лес знакомых рук: принять! А ветер мел по улице холодной Снежок. И становилось все темней. Лишь лампочка звездою путеводной Светилась у райкомовских дверей. И секретарь был с нами строг вначале И улыбнулся, видно неспроста, Тому, что нас на первый раз послали Произвести переучет скота. Но мы не спорили. Не возразив ни слова, Мы вышли всей гурьбой! Нас ветер гнал бегом. Мы были даже к этому готовы, Хоть и мечтали вовсе о другом.

2

Мы нынче вспомнили, ведя большую трассу, Далекую — в грядущие года! — Тот день, когда, не жалуясь ни разу, Чинили мы на стуже провода. Гудел в столбах ночной уральский ветер. Мела сугробы под ноги зима. Казалось нам важней всего на свете Дать снова ток заводу и в дома. А провод рвался, скручивался дико. Нам в кровь вошло, наверно, в эти дни, Что все дела от мала до велика Прекрасны, коль для родины они. Тогда мы породнились с комсомолом, Как с другом друг. Попробуй, раздели! …Под утро, выполнив заданье, в школу Со взрослыми рабочими мы шли. В конурах выли псы, вконец продрогнув. За нами вьюга заметала след. И всю дорогу в занесенных окнах Сиял горячий, данный нами свет. Он, этот свет, добытый ночью с бою, Дорогу сразу сделавший теплей, Уж приходился кровною роднею Сегодняшнему свету Жигулей. А мы совсем о том не помышляли. Валились в кучу, съехавшись на льду. И жестким снегом щеки оттирали И в варежки дышали на ходу. 1949

Сентябрь

С чистой начинается страницы Краткая и вечная пора… Вновь сентябрь. И вновь летят, как птицы, Листья лип со школьного двора. До звонка одна иль две минуты. В классах гул и давка у дверей… Я сегодня вспомнил почему-то Об одном из давних сентябрей. Много дел, забот у нас. И все же, Повторяя пройденные дни, Мы и тропки первые итожим, Как подчас ни узеньки они. Вот одна сбегает по откосу. Тишина. Жара. Шмели жужжат. Только рельсы помнят о колесах, Об ушедшем поезде гудят. Мы снимаем жаркие ботинки И уходим к речке босиком Иглами засыпанной тропинкой, Просмоленным знойным сосняком. А потом в кувшинках лёска тонет, И оживший слиток серебра Бьется в мокрых Васькиных ладонях И дрожит, упав на дно ведра. Тонут облака под камышами В тихой речке, что и мне — по грудь. Васька удит. Я ему мешаю. Рву щавель. Советую тянуть. Так мне в дело хочется вмешаться! Только друг мой зорок и сердит. Листья вянут. Сосны шелушатся. Стрекоза на удочке сидит. Все пронизано столбами света. Зной. Ветряк недвижен на бугре. Только где ж сентябрь! Сплошное лето!.. Я сейчас начну… о сентябре… Жаркий запах сена шел от луга. Приближался полуденный час. Васька был хорошим, строгим другом, На пять лет он прожил дольше нас. Вот тогда внезапно и сказал он, Оторвавшись от своих трудов: — Больше, чем в Москве у нас вокзалов, На земле советской городов. И, глаза прищурив голубые, Положил мне руку на плечо: — А названья, Вовка, есть какие: Керчь, Каховка, Винница еще… Простучали за леском вагоны… И, в мечтах о будущей поре, Даже я, в каникулы влюбленный, Что-то вдруг взгрустнул о сентябре. Да! О сентябре… За словом слово, А перед глазами все июнь. …Мечется листва у школы снова, Так же первый день сентябрьский юн. Так же листьев золотистый ворох Ветер за ночь нам намел под дверь. Только мне совсем иначе дорог Этот месяц памятный Теперь. Потому, что, сад закатом тронув, Время рвет листву со школьных лип. Потому, что Васька Спиридонов В сентябре под Винницей погиб. Потому, что все-таки на свете Торжествуют правда и добро, Что в минуты утренние эти Чья-то дочь кладет в пенал перо. Потому, что в класс спешат ребята Улицей родного городка, Там, где Васька ждал меня когда-то У ворот до первого звонка!.. 1949

«Студеный май…»

Студеный май. Еще на ветках зябли Ночами почки. Но земля цвела. Я деревянный вырезал кораблик И прикрепил два паруса-крыла. И вот, по бликам солнечным кочуя, По ледяной, по выпуклой реке, На ненадежных парусах вкосую Он уплывал куда-то налегке. Не сознавая важности минуты, Я не прощался, шапкой не махал, Но так мне было грустно почему-то, Как будто впрямь кого-то провожал. А в синеве, где, выйдя в путь далекий, Смешалась с небом талая вода, Качался детства парус одинокий И льдинкой белой таял навсегда… 1949