Утро звездочета
Шрифт:
— И что, долго так организм протянет? — спросила она.
— Ну, некоторые люди всю жизнь живут надеждой, — улыбнулся я.
Улыбнулся и подмигнул, а Мария, порозовев, выпрямилась, отчего ее груди еще резче обозначились, намекая на неизбежность, о которой знали мы оба. Увы, кроме возбуждения я почувствовал и досаду. Я понял, что распинаясь о Конторе, я использую Марию как ретранслятор, а конечным получателем сообщения должна стать, разумеется, Наташа. Я делал это неосознанно и это вызывало во мне еще большее раздражение. Успокаивал я себя лишь тем, что нашу встречу Мария сохранит в тайне, и вопрос более близкого общения теперь становился абсолютной необходимостью, своего
О себе она так ничего и не рассказала, да и я, все выше вскарабкиваясь на скалу красноречия, словно забыл о том, что рот женщинам дан не только для ублажения мужчин. Впрочем, ни о чем больше я и думать не хотел: меня пленил интерес Марии к себе, и я с готовностью бросился в эти сети, как какой-нибудь потерявший рассудок и навигационные способности дельфин. От Наташи я знал, что Мария — учительница начальных классов и что вместе они закончили одну школу в Феодосии и спустя годы нашли друг друга в Москве, случайно, в отличие, я уверен, от нашей с Марией встречи. Ее личной жизнью я никогда не интересовался, Наташа же тактично умалчивала о том, что было понятно и без слов, по одним лишь смотрящим на меня в изумлении и восторге глазам ее подруги. Например, о том, что Марии все тяжелее дается каждый новый прожитый в одиночестве год.
— Такие дела, Мария, — окинул я взглядом опустевшие коньячные бокалы. — Ты не торопишься? — спросил я. В ответ она лишь коснулась моей руки.
В моей квартире она бывала раз пять — разумеется, когда эту квартиру еще считала своей Наташа. Теперь же, лежа на диване, Мария на сводила глаз с потолка, и я не сразу понял, что она не в силах оторваться от угрожающе растрескавшейся штукатурки. Марии любила длительные однообразные соития и мне хватило одного раза, чтобы понять ее предпочтения. Собственно, в том, что тот первый раз стал у нас последним, Мария должна винить одну лишь себя.
Не могу сказать, что я не получил удовольствия. Напротив, кончил я даже чересчур обильно. Но в Наташе жила чертовка, оживавшая каждый раз, стоило нам оказаться в одной постели. Наташин внутренний бес делал ее моей рабыней, и нет ничего странного в том, что за освобождение Наташа расплатилась со мной сексуальным бойкотом. И все равно, проводив Марию и пообещав позвонить на днях, я не мог избавиться от мыслей о Наташе. У меня ныло в груди, гудела голова. Мне хотелось Наташиных ласок, ее длинных ног и шелковистой кожи. Я был обречен — желать Наташу и ждать ее возвращения. И то, и другое было одинаково недостижимо, и я с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить в трубку Марии, голос которой напоминал мне о том, какая дистанция отделяет меня от жены.
Звонила Мария раз в неделю, обычно это случалось по четвергам, и я не удивлюсь, если выясниться, что наше с ней единственное свидание состоялось именно в четверг. Сам я таких подробностей не помню, мне хватает напоминаний Марии о себе и размышлений о том, как бы сделать так, чтобы эти звонки больше не повторялись. Проще всего, наверное, не отвечать, но даже видя на экране «Йоты» надпись «Мария», я не паникую, зная, что выпутаюсь с помощью нескольких дежурных слов.
— Сегодня не успеваю, извини, — говорю я в трубку.
Этого оказывается достаточно. Охотно принимая мое вранье на веру, Мария говорит, что любит меня и с нетерпением ждет встречи.
— Я тоже, — говорю я, не уточняя, что именно имею в виду. Что люблю, или что надеюсь увидеть ее.
Истина совсем рядом, где-то посередине соединяющего нас кабеля, и благодаря ей мы оба знаем, что наши отношения
Она же по прежнему дает о себе знать каждый четверг, полагаясь исключительно на мой мобильный номер и еще, вероятно, на собственное упорство. А может, она всего лишь не хочет лишать себя последней надежды.
Я же, получается, веду себя хуже скотины. Извожу женщину, которой удалось почти невозможное — спасти во мне тонувшего в алкоголе человека. И это сущая правда. Ведь в бар я теперь наведываюсь редко и, что важнее всего, не чувствую потребности приходить снова и снова. Перед «Флибустьером» я не ускоряю шага и не отворачиваясь — мне не страшно оказаться в его плену. Я спокоен даже при виде бармена Кости, который, почувствовав неладное, в мои редкие приходы теперь приветливо машет рукой, а пару раз даже подскакивал к дверям и жал руку. Мне теперь все равно. Я прихожу сюда просто чтобы отвлечься и не чувствую в этом ежедневной потребности, и в этом заслуга Марии.
Наутро после нашего с ней вечера я проснулся другим человеком. Если быть точным, я снова проснулся человеком. Объяснить произошедшее со мной невозможно, но чувства, бередившие мое нутро, имели легко различимые голоса. Теперь я точно знал, что брошу пить и брошу Марию. Сама того не подозревая, Наташа восстановила власть надо мной, несмотря на то, что ради этого ей пришлось заплатить двойной изменой — бывшего мужа и лучшей подруги. Влюбленность пройдет, а мать в Наташе умрет лишь с ней самой. Мне должно было хватить терпения дождаться первого, по крайней мере, я чувствовал себя достаточно сильным для этого. Пока же я готов лгать всем и прежде всего — Марии.
— Целую, — говорит трубка ее голосом.
— Целую, — равнодушно говорю я и прерываю звонок.
На часах — без семи четыре, и чтобы рабочий день мог считаться успешным, мне нужно завершить еще одно дело. На моем столе — сегодняшняя «Вечерняя Москва» с двумя фотографиями на первой полосе: министра Нургалиева и пианиста Плетнева. Из слов главы МВД становится понятным, что, покинув милицию, я совершил хотя бы один верный поступок за много лет. Министр не исключает, что уволенные в ходе реформы милиционеры будут обращаться в суд, куда, вероятно, теперь обратиться и Плетнев, вокруг которого поднялся немалый шум: знаменитого музыканта вчера арестовали в Таиланде по обвинению в растлении малолетних.
Меня же больше интересует четвертая полоса, с которой, словно наживка для моего взгляда на меня смотрит Карасин. Фотография — та самая, из «Пусть говорят», но еще больше меня привлекает название статьи. «Обреченность преступников, или почему не нужно убивать журналистов», читаю я и с ходу запоминаю фамилию автора: Андрей Сизого.
Саму статью я откладываю на потом. К пяти в Контору обещал вернуться Мостовой, которого, если не соврал Дашкевич, вызвали в ФСБ: похоже, своим запросом они подняли там небольшой переполох. Мне не хочется видеть шефа, а тем более — присутствовать на экстренном совещании, с коллективным разносом в качестве главного пункта программы. Я не успеваю подумать о самоубийстве, мои руки сами находят выход. Правая рука поднимает трубку рабочего телефона, левая — набирает номер редакции «Вечерки».