Утро звездочета

Дигол Сергей

На стуле перед моей кроватью сидел дед.

— Он все равно ее убьет, — сказал он, глядя мне в глаза.

Повозившись с упрямой простыней, я встал с кровати.

— Я увезу вас в Москву, — сказал я и сразу же понял, что это невозможно.

— Она никуда не уедет.

— Тогда он ее убьет, — замкнул я наш странный словесный круг и внимательно посмотрел на деда.

Передо мной сидел потрепанный годами, больной человек, но — странное дело — с совершенно ясным взглядом, говорившим о не меньшей ясности ума. Особенно странным было то, что я заметил это лишь сейчас.

— Сереженька!

Влетев

в комнату, мама освежила мои уже слегка потускневшие, как любая большая неприятность, воспоминания о прошедшей ночи.

Впрочем, утром ситуация изменилась. Мама даже не попыталась встать между мной и дедом, а в ее взгляде читался не испуг, а удивление, связанное, безусловно, с тем, что деду по пути на веранду удалось не разбудить ее и отца.

— Сережа, — обняла она меня со спины, и пальцы ее рук скрестились на моей груди. — Пожалуйста, не переживай. У нас с папой все хорошо.

— Блядью тебя называет, — сказал дед.

— Перестань!

От маминого крика у меня зазвенело в теле, а сам крик вышел каким-то глухим: повышая голос, мама одновременно уткнулась носом мне в спину.

— Жизнь, говорит, ему испортила! — закричал дед, и я усомнился в его нормальности: так резко и безумно заблестели вдруг его глаза.

— Папа!

Оторвавшись от меня, мама сделал шаг к деду, но застыла на полпути, не понимая, кто из нас для нее более опасный соперник.

— Потому что говорили тебе с матерью! — все более расходился дед, не вставая со стула. — Кому он нужен?

— Дед! — прикрикнул я, видя, как затряслись мамины руки.

Не помогло, впрочем, и это.

— Ученый! Профессор! — выталкивая слова в канаву уничижительной иронии, продолжал дед. — Сам просрался, а жена виновата!

— Заткнись! — взвизгнула мама, собрав трясущиеся кисти в два бледных кулачка.

Хлопнула дверь в комнату родителей, и на веранде мы остались втроем. Я, дед и тишина.

Потом дед, опираясь на мою руку, вышел на улицу, а тишина исчезла сама собой и чуть раньше, когда из родительской комнаты стал доноситься мамин плач и редкое мужское бурчание: отец успокаивал маму, как умел. Я же был уверен, что больше никогда не увижу наш загородный дом, да и не был он больше нашим, и я даже не мог с уверенность сказать, кто в нем настоящий хозяин — мои родители или сводящие их с ума бесы.

Родители не приехали даже после рождения внучки, хотя за неделю до родов, поздним вечером раздался звонок, и я не сразу собрался с мыслями, услышав в трубке голос отца.

— Как вы там? — спросил он, и в его голосе мне послышалась сильнейшая усталость.

— Сейчас. Секунду, — прошептал я и, перед тем как с трубкой выйти в коридор, оглянулся.

Наташа спала на боку, живот лежал как бы отдельно от нее, и я впервые почувствовал, что двое детей — это реальность, которую, как ни крути, не получится отложить на потом. Мимо детской, где спал сын, я на цыпочках просеменил на кухню, не отрывая трубку от уха.

— Мама умерла, — услышал я в трубке. Более нелепых слов мне еще не доводилось слышать.

— Что? — спросил я, не сразу понимая, что снял с плиты чайник, поставил его в раковину и повернул кран.

— Полчаса назад, — сказал отец. — Сможешь приехать?

Такси ехало целую вечность. Вечность

по ночному кошмару, к концу которого я уже не сомневался, что еду убивать отца. Разумная месть, полагал я, хотя и не сомневался, что к смерти мамы отец не имеет никакого отношения. По крайней мере, он ее не задушил — в этом я был уверен.

— Инфаркт, — сказал отец, едва я переступил порог веранды. — Скорая была. Инфаркт. Так сказали.

Он сидел на том самом стуле, на котором я увидел, едва проснувшись, деда. Стул, похоже, и не думали оттуда переносить. Я не собирался жать отцу руку, но почему-то наклонился и обнял его, а из глаз у меня сами собой полились слезы. Сделать с собой я ничего не мог. Мои плечи подрагивали, рыдания вырывались наружу, и отец поглаживал меня по спине и никого роднее в этой жизни у меня не было — ни до, ни после.

Овдовев, отец стал звонить чаще — скажем так, он просто стал звонить, при том, что забот у него прибавилось, и существенно. Приготовление пищи ему давалось с трудом, зато он теперь точно знал, что у деда — аденома простаты и ищемическая, и от первой отец покупал простамол, а от второй — эуфиллин, оксифедрин и какие-то витамины. Ищемия в итоге и убила маму — получается, дед со своими неблагополучными генами был в не меньшей степени виновником ее смерти, чем отец и, возможно, чем я. Убивает ли родителей равнодушие их взрослых детей — вопрос, который тервожит меня не меньше, чем невыполненное поручение Мостового.

К счастью, отчитываться за провал мне не приходится. Совещание отменяют — шефа снова куда-то вызывают, а вместе с ним и всю верхушку Конторы. Я же иду в кабинет Кривошапки — сегодняшнее место встречи нашей группы. Мы стоим вокруг стола хозяина кабинета, хотя ни у кого нет уверенности, что отъезд начальства хоть как-то связан с информацией, которую мы впитываем прямо с монитора компьютера.

Информация, между тем, серьезная, на сегодня это — новость номер один. В Подмосковье, на собственной даче повесился Даниил Браун. Актер Театра на Таганке, лицо которого известно всей стране, что, впрочем, происходит со всеми популярными актерами, совмещающими работу в сериалах с участием в рейтинговых шоу. Вот и сейчас в Интернете только о том и пишут, что последней заметной работой актера стал телепроект «Танцы со звездами».

Сигнал о происшествии сработал на моем оповещателе в семь двадцать утра, когда об убийстве молчало не только телевидение, но и новостные сайты, и даже Лайф. ру. В последующие часы мы безнадежно упускаем инициативу, и теперь вместе с остальными ста с лишним миллионами сограждан узнаем подробности. За первым сообщением не следует никакой детализации и тем более распоряжений от неизвестно где заседающего руководства. Мы молча внимаем компьютеру Кривошапки, который, переключая нас с одного сайта на другой, уверяет в том, что самоубийство актера — всего лишь инсценировка. Впрочем, имела ли место имитация самоубийства, или актера повесили, не пытаясь запутать следы, выяснить пока невозможно, да мы и не пытаемся рассуждать на эту тему. Мы просто стоим вокруг сидящего перед монитором Кривошапки, молчим и чувствуем себя безоружными. Я-то уж точно, и это происходит всякий раз, когда руководство придерживает информацию, уже известную миллионам.