Утро. Ветер. Дороги
Шрифт:
— Магнитофон. И поживее.
Тесную комнату заполнил низкий, выразительный, чуть хрипловатый голос Шуры:
Ты не стой, не стойНа горе крутой.Тебя ветер бьет,Тебя дождь сечет…Попов медленно снял очки и закрыл рукою глаза. О, хоть бы он заинтересовался! Хоть бы понял, что судьба столкнула его с настоящим талантом.
Попов внимательно прослушал пленку, потом протянул
Он с интересом их рассмотрел. Угрюмость его как ветром сдуло.
— Где твой фильм, пошли! — поднялся он.
Минут через пять мы уже сидели в небольшом просмотровом зале. Лохматый юноша в свитере, чертыхаясь, прилаживал пленки. Я торопливо объясняла:
— Борис Викентьевич, фильм ведь совсем самодельный. Снимал сельский учитель, физик, а сценарий должна была придумать я… И репетировала с ней я… Учитель не оператор, я не режиссер… Шура… не виновата… Если бы в умелых руках…
— Неужели я не понимаю? — удивился он и приказал мне сидеть спокойно и молчать.
Я волновалась все больше. Дело в том, что я ведь не видела этого фильма. Ни у кого из моих знакомых не было кинопроектора. Поэтому я вся замерла, когда фильм, начался, Шли кадры, отснятые еще при мне. Попов наклонился вперед, облокотившись на спинку моего стула, А у меня от волнения туман какой-то пошел перед глазами, и я уже ничего не различала. Успокоилась я лишь к концу, и единственное, что хорошо разглядела, кто сцену на холме. Шура сыграла ее иначе, чем мы с ней репетировали, и лучше. Ото была уже не одна конкретная женщина, потерявшая мужа, сна поднялась выше и выразила горе сотен, тысяч женщин, и это было — искусство.
Последние кадры крупным планом…
Механик включил свет.
— Иди пока, не мешай, — сказал ему Попов нетерпеливо и обернулся ко мне.
— Рассказывайте о ней все, что знаете, по порядку.
Я рассказала все с самого начала, всю-то ее жизнь. О Рождественском и сосновых лесах вокруг, о том, как Шура осиротела в пятнадцать лет и пошла работать в колхоз, чтоб вывести братьев в люди. И как ее «обсмеяли» на экзаменах в театральный. И про ее безотказность в работе, и как сплетничают о ней бабы, и что голос уже стал не тот, и о приступах тоски. И сколько у нее книг, больше всего про театр. И даже то, что мой отец любит ее, рассказала я.
А слушать Попов умел: слушал сочувственно и сердечно.
— Пойдешь ко мне работать ассистентом? — спросил он вполне серьезно.
— При чем здесь я? Что мы будем делать со Скомороховой?
— Александру Прокофьевну будем срочно вызывать. Работать с ней придется до чертиков в глазах. Но она стоит того, чтоб режиссер доработался даже до инфаркта. Не понимаю, откуда в ней эта необычность и точность жеста… Неотразимо обаятельное существо.
Глава пятнадцатая
РАДОСТЬ АЛЕКСАНДРЫ СКОМОРОХОВОИ
Дней через пять вечером кто-то нетерпеливо позвонил у дверей. Я занималась (удивительно, как все быстро
Невнятное восклицание папы, и все затихло… Отбросив учебник, я выглянула в переднюю. Ну, конечно, долгий поцелуй крупным планом. Ох!
Я тихонечко отошла и спряталась на кухне. Пусть их целуются. Почему-то не очень радостно смотреть, как твой собственный отец целует чужую женщину, не твою маму. Хоть мама эта и ушла сама к какому-то паршивому Моржу. Черт знает что такое! Тете Ала и в голову бы не пришло самой разрушить свою семью. Она ради семьи пожертвовала бы жизнью, как и дядя Александр. Есть же такие семьи. Даже завидно.
Я поставила на плитку чайник и заглянула в холодильник — припасов, как на Маланьину свадьбу. Папа явно готовился к приему гостьи. Даже шампанское не забыл. Ну что ж, ведь это я привела Шуру в Москву…
Надо заварить свежего чаю.
— Владя!
В дверях стояла Шура в новом кримпленовом платье и модных туфлях. А как преобразилось ее лицо!
Так вот как выглядит счастливый человек! Что радость-то делает… Шура вся искрилась, сияла, опьяненная удачей, надеждами, любовью, мечтами, которые (чур, не сглазить!) начали сбываться.
— Владя! Я сказала, что поклонюсь в ножки за твою доброту. И поклонюсь…
Прежде чем я успела опомниться, Шура отвесила мне земной поклон.
— Ну и балда! — сказала я, села на пол и разревелась. Потому что видеть счастье, которому ты помог проявиться, это еще большее счастье. Я так была рада за Шуру!
— Будет вам, — сказал папа, — лучше присядем к столу. Мы вытерли слезы, засмеялись и стали таскать на стол все,
что было в доме. А папа открыл шампанское.
Он предложил тост за Шуру, за ее удачу и успехи, Шура — за меня, а я — за Попова: большой режиссер и великой доброты человек.
— А теперь рассказывай, как тебя принял Попов, или я лопну от любопытства, — взмолилась я.
Шура стала выкладывать свои новости по порядку. Для начала она показала нам телеграмму, которую ей вручили в правлении колхоза без всякой подготовки… (Как у нее сердце не разорвалось?!)
Вот текст этой «исторической» телеграммы: «Немедленно выезжайте Москву для съемок главной роли фильма «Скоморохи» тчк Гостинице «Минск» вам забронирован номер с 21 марта тчк Захватите документы для оформления. Не вздумайте подстричь волосы. Режиссер Мосфильма Борис Попов».
Эту поразительную телеграмму читали и перечитывали все Шурины односельчане.
Уезжала она в воскресенье, и провожать ее явилось чуть ли не все село. Шутка ли сказать: Шурку-то Скоморохову в Москву забирают, оказывается, и вправду талант. Получился праздник вроде проводов в армию.
Все пришли принаряженные, припомаженные, мужчины чисто выбритые, в праздничных пальто.
Почему-то каждый счел своим долгом принести Шуре гостинец на дорогу. Случай был беспрецедентным, и никто не знал, как при этом полагается себя вести.