Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Я хотел ему помочь, только помочь, клянусь тебе.
— Помочь — в чем?
— Спрятать его, пока ты не вернешься. Чтобы ты заранее мог Нанять адвоката и хотя бы успел поговорить с сыном, пока его не схватила полиция.
— Ты хотел заполучить несколько броских заголовков — и больше ничего. Если бы Оливер не поддался тебе сразу, ты бы на следующий день отправил его куда-нибудь еще и состряпал еще одну афишку, что-нибудь вроде: «Оливер ежедневно звонит нам». Интересно, что у тебя
— «По-видимому, Оливер находится в Западной Швейцарии. Мы говорили с ним по телефону», — ответил Зайлер.
— А я говорил по телефону с издателем, — сказал Эпштейн.
— Вот как?
— Он согласен на твое увольнение без предупреждения. Ты получишь жалованье еще за три месяца.
— Еще за шесть месяцев.
— Если ты намерен торговаться, Я заговорю по-другому.
— Твоя взяла.
Я этого не хотел. Ступай.
25 августа, 3 часа 15 минут
СПАЛЬНЯ СИЛЬВИИ
— Ты спишь? — спросил Эпштейн.
— Нет. Входи.
— Оливер больше не звонил?
— А ты ждал, что он позвонит еще?
— Да не зная. Он на самом деле так сказал: я нашел ключ и могу теперь отсюда уйти?
— По-твоему, я это выдумала?
— И ты действительно ответила ему, что он может вернуться?
— Конечно, Эп.
— Как ты думаешь, он вернется?
— Да.
— Какой у него был голос?
— Тише обычного.
— Ты сказала ему про полицию и все прочее?
— Я сказала ему лишь одно: если он будет скрываться, он только сделает себе хуже.
— И он спросил тебя: веришь ли ты, что он сделал с той девушкой что-то нехорошее?
— Откуда ты знаешь?
— Это же ясно как божий день.
— Я ему ответила: но ведь я твоя мать…
— Ты допускаешь такую мысль?
— Какую?
— Что Оливер мог что-то сделать с той девушкой?
— Не знаю, что тебе ответить. А что думаешь ты?
— Вчера и позавчера на поиски мобилизовали даже солдат — роты новобранцев. Речная полиция прерывает работы всего на несколько ночных часов. Они подняли на ноги всех, кого могли. И никаких следов…
— Если трупа не найдут…
— Ты сказала «трупа»?
— Извини.
— Ничего. Делать вид, будто такой вариант совершенно исключается, — бессмысленно.
Пауза.
— Эп!
— Да.
— Я прослушала твои магнитофонные ленты.
— До конца?
— Хочешь, я запишу весь твой рассказ?
— Зачем?
— Я бы его перепечатала на машинке. Ты бы смог потом прочитать текст как новеллу. Я тоже.
— Это не новелла.
— Похоже на роман из иллюстрированного журнала.
— Мне трудно об этом судить. Я говорил и говорил, но ни разу
— Удивляюсь, как ты до сих пор от меня не сбежал.
— Я частенько об этом подумывал.
— Значит, тебе приходила в голову мысль бросить меня?
— Конечно.
— Почему же ты этого не сделал?
— Я в это не верю.
— Во что?
— В то, что от этого что-нибудь может измениться.
— Ты мог бы встретить женщину, которая дала бы тебе больше, чем я.
— Я встречал многих женщин.
— Знаю, у тебя были другие…
— Но теперь уже нет.
— У тебя бывали хорошие минуты?
— Мне трудно тебе объяснить, это может показаться смешным, но чем лучше мне было с женщиной, чем раскованней я себя чувствовал — настолько, что даже спрашивал себя, не остаться ли с ней насовсем, — другими словами, чем сильнее меня захватывало, тем сильнее тянуло обратно к тебе.
— Ты говоришь, что, когда я уходила, тебе всегда было плохо.
— Я мог путаться с другими бабами, только когда чувствовал, что наш союз с тобой прочен.
— Наверно, он с самого начала был непрочен. Только казался тебе прочным.
— Или тебе — непрочным.
— Ты бы решился опубликовать этот рассказ?
— Сначала мне надо его прочесть.
— Но в принципе: ты был бы способен предать гласности собственные переживания?
— В принципе… Я уже тебе говорил: сначала я должен это прочесть. И все ли я рассказал? Может быть, у тебя есть что добавить?
— У тебя память лучше.
— А ты так уж забывчива?
— Во всяком случае, я не поручусь, что все в твоем рассказе — правда.
— Думаю, в основном — правда, то есть все это было на самом деле.
— Разве ты ревнив?
— Не знаю. Возможно, тут играет роль сразу многое. Раненое самолюбие, ревность, страх перед одиночеством.
— Твой голос на магнитофонной ленте звучит так грустно.
— Мне действительно грустно.
— По моей вине?
— Может быть, и по моей.
— Но ведь не ты же меня бросил.
— Жизнь вдвоем… Семейная жизнь мне не удалась.
— Ты это воспринимаешь как поражение?
— Не знаю, как я это воспринимаю.
— Но сейчас все опять переменилось.
— Как переменилось?
— Оливер, — сказала Сильвия.
— Это ничего не меняет.
— Эп! Что бы ни сделал Оливер, сейчас ему нужно, чтобы его родители были вместе.
— Такие родители, как мы с тобой, ему не нужны вообще. И прежде всего такие родители — не помощь.
— Ты хочешь сказать, что я должна уйти?
— Я никогда не говорил, что ты должна уйти, я и теперь говорю только: ты можешь уйти.