Увидимся в Новом Свете

Брай Марьяна

Судя по движениям шамана, он хотел, чтобы Бернард затянулся этим дымом. Он сделал так как тот велел, и тут же поперхнулся, и пока кашлял, рассматривал лицо своей жены. Глаза начали слезиться, но он продирался сквозь этот песок под веками, смотрел на ее закрытые глаза и губы – верхняя была пухлой, и когда она спала, всегда чуть подворачивалась вверх, обнажая верхний ряд зубов. Сейчас она спала так же, как дома. Словно тронь ее, и она сразу откроет глаза и недовольно забурчит.

Его веки тяжелели, и как только глаза закрылись перестало существовать все, что окружало его: запахи, цвета, дым, боль от возможной

потери. Было тепло и тихо. Билось сердце – его или чужое, он не мог разобрать, но понимал одно – Элиза рядом с ним, она слышит его, ждет его слова.

– Элиза, - выдавил он из себя, но голоса своего не услышал.

– Мой ребенок, Бернард, мой ребенок, прошу тебя, прости меня, прости, -услышал он шепот.

– Элизабет, ребенок жив, он цел, вернись к нам, прошу тебя, вернись, попробуй, я протяну тебе руку, а ты держи ее, и мы вместе вернемся в наш дом, и родим наше дитя.

– Бернард… - голос становился тягучим и сонным, словно человек боролся со сном.

– Слушай, слушай меня, вернись, я клянусь тебе, что и здесь мы будем в безопасности, и я подарю тебе столько лет жизни, что все удивятся, - снова неслышно сказал он, понимая, что Элиза все дальше и дальше. И тогда он закричал что есть мочи: - Я умру, если ты не вернешься, ты поняла? Я умру рядом с тобой. Нашего ребенка оставят себе индейцы, и он никогда не узнает настоящей любви, Я умру не выходя отсюда. И ты узнаешь об этом в своем времени, оно не твое, ты там оказалась случайно. Вернись, - он чувствовал, как горит горло, но голоса своего он так и не услышал.

Дым снова вернулся. Запах гниющих болот пах отчаянием и смертью.

– -----------------------------------------------------------------------------------------------------

– Я умру, если ты не вернешься, - кричал Бернард, и глаза открылись сами. Глубокая ночь, тишина, сестра спит, не меняя позы. Бернард. Он кричал. Я была уверена, что это мне не снилось.

– К черту, Лиля, ты сильнее и умнее меня, ты не испугалась сделать то, на что я не смогла решиться сразу. Не мало я там оставила, не мало. Будь что будет, - прошептала я, села, откусила от подсохшего гамбургера большой кусок, прожевала, запила выдохшейся колой, еще раз перечитала слова губернатора в книге, и неслышно шмыгнула за стеклянную дверь. За ней бушевал шторм.

Медсестра проснулась от стука – дверь – купе, что вела из палаты на палубу открывалась и закрывалась от порывов ветра. Защелка не была закрытой.

Она подскочила и побежала закрыть. Кровати были пусты. Обе. На подушке лежала книга. Она зачем-то прочла последний абзац на открытой странице:

«Кларисс Джениферсон привнесла огромный вклад в развитие поселения, помогла в обустройстве школ и домов для новых поселенцев с детьми. Англичанка, ставшая женой Сквонто – индейца, что прочно скрепил взаимоотношения европейцев с коренными жителями, сделала больше, чем смогли сделать, присланные королем солдаты».

И только потом она поняла, что в ванной комнате тоже тихо, и побежала к телефону.

– -----------------------------------------------------------------------------------------------------

Пахло гадко дымом и почему-то смертью. Я не знала как пахнет смерть, но помнила, что дала название только одному запаху – я знала как

пахнет нищета: старыми слежавшимися тряпками, что хранятся непонятно зачем, сыростью и вскипевшей заваркой.

А этот запах был смертью.

– У меня не получилось, - попробовала прошептать я, и губы тотчас же треснули. Стало сладко и вкус железа обволок рот.Боль заставила поднять к губам руку. Но в тот же момент, рука потянулась к носу, к острым как нож скулам, и резко вниз – к животу. – Боже, Боже, спасибо тебе, Боже.

– Ааа-пааа-рана-ааа, - тянулся звук, не похожий на механический, но и человеческим его было сложно назвать.

Я лежала, оглаживая живот руками. Глаза, если их открыть, сразу начинало резать. Вдруг звук затих, словно его отрезали ножницами. На лоб легла ладонь. Горячая, пахнущая сильнее, чем воздух в этой непроглядной темноте.

Потом рука потрогала руку, проследила ее движения. К лицу приблизилось что-то. Может чье-то лицо? Где я? Кто это? Страх за ребенка перекрыл все остальные страхи. Это ощущение материнства вернулось вместе с этим длинным и тощим телом.

В жилище, если это было жилище, открылась дверца, или полог, пахнуло чистым холодным воздухом, но попросить оставить ее открытой я не решалась. Вошла фигура, мужчина. Полог или дверь закрылись. Небо в проеме показалось лишь на доли секунды – темное с огромными звездами.

– Где я? – тихо сказала я.

– Ты дома, Элизабет, ты дома, - сказала темнота в углу голосом Сквонто.

– Клер?

– Она тоже дома. Все хорошо. Спи, мне сказали, что ты поспишь, а утром будешь здорова и сильна, как раньше. Для тебя готовят особое блюдо из голов трех бобров.

– Бернард?

– Он спит. Он звал тебя. Он не может сейчас быть рядом, у него не осталось сил. Я буду сидеть здесь до тех пор, пока ты не проснешься.

– Если я засну, я могу проснуться снова там, - испуганно прошептала я.

– Уже нет. Я не позволю, - ответил он, гладя мои волосы. Глаза не открывались из-за дыма. Сон пришел, как только я глотнула жидкости, что приложили к моим губам. Страх отступил. Руки лежали на животе, стараясь услышать ребенка, удостовериться, что с ним все хорошо.

Мы молчали с Бернардом, словно боялись спугнуть какое-то чудо. Мы уже две недели жили дома, но говорили только по необходимости. Мы словно обрели какое-то новое знание, какую-то невидимую глазу, неслышимую уху, неосязаемую струну, и держали ее так крепко, что движение каждого нерва тут же отзывалось на другой ее стороне.

– Идем, идем, - он взял меня за руку. – Закрой глаза.

Я доверилась и закрыла глаза так плотно, что даже солнечный свет не мог пробиться сквозь веки. Я шла за ним, как за тем голосом, который вернул меня сюда, и готова была идти столько, сколько потребуется.

– Открывай, - сказал он и обнял меня сзади, положив руки на округлившийся уже сильно живот.

Я открыла глаза и не смогла сдержать рыдания – я стояла перед огромным камнем, на котором было высечено:

«Я никогда не отпущу тебя, и через века смогу докричаться до тебя и вернуть тебя, ты будь жить долго, и не пожалеешь ни разу о том, что вернулась».

– Ее звали Аня, у нее рыжие волосы, она высокая и тонкая, а еще, она верит в то, что мужчины четыреста лет назад были романтичнее, - прошептала я.