Увязнуть в паутине
Шрифт:
— Тут дело сложное. Существует некая теория, теория морфогенетических полей, которая используется для объяснения терапии Хеллингера. В соответствии с этой теорией, то, какими мы есть, зависит не только от генов, но еще и от электромагнитного поля. Хеллингер говорит, что наш дух резонирует со всем, что случилось в данной семье, что у него имеется связь с живыми и мертвыми. В ходе расстановки чужой человек может войти в этот резонанс.
— Вы сами в это верите?
Рудский сделал неопределенный жест, который указывал на то, что сам он в состоянии принять
— Для меня это значения не имеет. Важно лишь то, работает ли что-то или не работает. Я не знаю, как действует компьютер, но для меня от него масса пользы.
— А сын Теляка заболел уже после самоубийства сестры? — спросил Шацкий.
— Да, именно тогда у Бартека проявился порок сердца. Болезнь всегда является сигналом нарушения порядка. Ее головная динамика, это: «лучше я, чем ты». Мы решаем страдать, лишь бы другому члену семьи стало легче. Только лишь возврат порядка и равновесия позволяет вылечить болезнь.
— А повысились ли шансы Бартека на выздоровление теперь, когда его отца не стало?
Рудский закашлялся. Он попросил прощения, подняв руку, и пошел на кухню, где громко высморкался.
— Пан прокурор, — прозвучало оттуда. — Я бы не задумывался так долго над ответом, если бы не ваша профессия и не цель вашего визита. Вы поняли?
Шацкий встал с места, взял свою кружку и попросил чего-нибудь попить.
— Так каков же ответ? — он налил себе немного негазированной минералки, которую подал ему хозяин.
— Не знаю. Возможно — и так. Но, возможно, его состояние и ухудшится. Вы понимаете, пан Теляк не ушел из этого мира спокойно, закончив перед тем все свои дела. Мне кажется, что состояние Бартека поправилось бы после завершения установки. Изменение происходит в поле, которое с тех пор резонирует иначе. Потому изменения заметны и у лиц, которые не принимают участия в расстановке, возможно даже и не зная о ней.
Мужчины вернулись на диван.
Рудский: — Пан Хенрик, встаньте теперь, пожалуйста.
Теляк поднимается с видимым усилием. Ярчик плачет все громче.
Рудский (обращаясь к Квятковской): — А почему пани желает идти к бабушке с дедушкой?
Квятковская: — Я хочу, чтобы папе стало легче.
Теляк (совершенно убитый): — Нет, это невозможно. Не желаю этого слышать.
Каим: — Я очень хочу к сестре и к бабушке с дедушкой. Мне больно. Мне бы хотелось, чтобы ничего уже не болело. И чтобы папе сделалось легче.
Ярчик: — Я не могу уже всего этого вынести. Я хочу, чтобы он ушел отсюда (указывает на Теляка). — Я не люблю его, он мне даже не нравится, он чужой и отвратительный. Я хочу, чтобы все уже успокоилось. Чтобы ушел он, а не дети.
Теляк: — Но ведь я же ничего… (голос у него ломается, он не может
Ярчик: — Я чувствую холод и пустоту. И ненависть. Из-за тебя мой ребенок умер! (душераздирающе всхлипывает). — Ты понял?! Моей дочки нет в живых, и мой сын вскоре присоединится к ней. Ты убил мое дитя!
Квятковская: — Папочка, я сделала это ради тебя. Ну почему ты не желаешь этого понять? Папочка! (плачет).
Теляк падает на колени. Все это время он ни на кого не глядит.
Теляк (шепотом): — Отставьте меня, это не моя вина. Я не виноват.
Каим (с трудом): — Не беспокойся, папа, мы поможем тебе.
Каим подходит к сестре, хватает ее за руку.
Вместе они делают шаг в направлении стульев.
Ярчик: — Нет!!! Умоляю, нет!!! Вы не можете оставить меня с ним! Вы не можете уйти. Прошу вас, не уходите, не оставляйте меня одну. Ну прошу вас, пожалуйста, прошу…
Каим поворачивается у ней.
Каим: — Не сердись, мама. Мы должны это сделать ради папы.
Ярчик теряет сознание. Рудский, явно перепуганный, подбегает к ней, приседает на корточки.
Рудский (всем остальным): — Ладно, на сегодня конец, закончим завтра утром. Это плохо, что мы прерываем сессию, но иного выхода нет. Будьте добры, отправляйтесь по своим комнатам, не разговаривайте друг с другом, не читайте книг. Встретимся завтра, за завтраком в девять утра.
Квятковская и Каим глядят друг на друга, как будто бы их только что вырвали из транса. Они отпускают свои ладони и выходят из кадра. Рудский укладывает Ярчик на бок и подходит к камере. На втором плане Теляк все это время стоит на коленях. Его глаза уставлены куда-то в пространство.
Экран начал снежить. Психотерапевт с прокурором сидели друг рядом с другом и молчали. Через несколько минут Шацкий поднялся с места, подошел к камере и вынул из нее кассету.
— Это чудовищно, — сказал он, глядя на черный кусок пластмассы. — А вы не боялись, что он покончит с собой?
— Признаюсь, подобное приходило мне в голову. Но я не боялся.
— Это как?
— Давайте я кое-что ва расскажу. Это известная история, произошла она какое-то время назад в Лейпциге. Хеллингер проводил семейную расстановку для женщины; в ходе сессии вышло, что женщина эта совершенно холодная, не способная любить. Дети ее боялись, хотели идти к отцу, которого она отвергла. Хеллингер сказал: «Здесь имеется холодное сердце». Через какое-то время женщина вышла. Другие участники терапии опасались, что она может покончить с собой, но Хеллингер за ней не отправился.