Узелки
Шрифт:
На сцену поднялась главная городская активистка и стала говорить о сложной политической обстановке в мире. Память любого нормального человека, особенно в пятнадцатилетнем возрасте, отказывается фиксировать и хранить то, что было тогда сказано.
Я сидел почти сзади всех и с краю, поэтому мог разглядеть собравшихся. Этим я и занялся. Мне сразу стало ясно, что лекцию никто не слушает. Многие собравшиеся тихонечко переговаривались, передавали записки, вертели головами, улыбались друг другу, подмигивали или что-то показывали жестами. Из этого я сделал вывод, что многие, большинство, не первый раз на подобных
Ещё я увидел, что в основном участники меня постарше на год-два. В пятнадцать лет это видишь сразу. Но, главное, я понял, что только я один явился в школьной форме. От этого мне стало тоскливо. В пятнадцать лет почувствовать себя дураком можно от чего угодно. То, что я очевидный новичок, заняло все мои мысли.
Как после лекции всех разделили на группы и по каким критериям – это неинтересно, да и не помню я. Мне досталась группа номер три. Чем занимались остальные группы, я не знаю. Наверное, чем-то подобным занятию нашей.
Общий завтрак был накрыт для нас в столовой. Светлое большое помещение, огромные окна, длинные столы на десять человек каждый и хороший запах чистоты. В столовой нашей школы всегда пахло варевом и несвежей половой тряпкой, а один раз в неделю – хлоркой.
Завтрак подали очень хороший. Какао, чай, омлет и свежие пирожные. Активисты завтракали шумно, смеялись, болтали. Я же никого не знал, чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке и был скован школьной формой. А все остальные, напротив, были веселы и раскованны. Те, с кем я оказался за столом, со мной радушно поздоровались, но не более того.
Окружавшие меня мальчики и девочки были одеты если и не нарядно, то дорого и престижно. Многие поблёскивали и поскрипывали кожаными пиджаками и жакетами, что тогда говорило о больших возможностях родителей. У всех была хорошая обувь, и почти у всех на руках я заметил часы. Я тогда ещё часы не носил.
Для некой групповой работы нас распределили по четырём помещениям. Моя группа номер три оказалась в кабинете истории, судя по оформлению и висящим по стенам портретам и картинкам. Мальчиков и девочек в той группе было примерно поровну. Руководителем нам была назначена высокая, прямая, совершенно белолицая с очень быстрыми холодными глазами и тонюсенькими губами студентка университета. Она сама нам сказала, что студентка.
Сначала она предложила всем нам представиться. Для этого каждый по очереди встал, назвал своё имя, фамилию и номер школы.
– Чего это вы так вырядились? – спросила она по окончании процедуры знакомства. – Мы здесь собрались не веселиться и не для демонстрации нарядов. Похвально, что вы относитесь к нашим сборам как к празднику, но будьте завтра скромнее… – На этих словах она посмотрела на меня. – Но только не до такой степени… У нас общегородское мероприятие. Быть одним из нас – большая честь!..
Она выглядела и голос её звучал так, будто она прошла с тяжёлыми боями не одну войну, пережила голод, лишения и перенесла смертельное заболевание. Вера её в исполняемую миссию была абсолютной. Ей надо было подчиняться.
Первый час она что-то рассказывала об особых задачах молодёжи в современном обществе, задавала вопросы. Второй час мы что-то писали. Потом был обед. Очень хороший. Посуда, ножи, вилки нам подали как в ресторане.
Понемногу я начал общаться с другими ребятами.
К концу первого дня я познакомился с одним парнем из нашей группы, и мы прогулялись, точнее, он проводил меня до остановки, подождал со мной нужный мне автобус, а сам пошёл восвояси. Он жил в центре и учился в той самой школе, в которой проходили сборы. Он сам завёл знакомство со мной. Я бы не решился. Он выглядел старше меня, так мне показалось. Одежда его была взрослая. Чёрный пиджак тонкой кожи, модные спортивные туфли и дорогие брюки.
Он сразу завёл разговор о музыке и книгах. Я показал свою осведомлённость. Интересы наши совпали. Мы слушали одну и ту же, мало кому из наших сверстников знакомую, музыку и читали модную фантастику. Мой новый знакомый счёл меня достойным своего внимания. А он был из центровых ребят и оказался моим ровесником. Он не скрывал своего ироничного и даже насмешливого отношения к тем сборам, в которых мы участвовали, и к самим активистам. Он не лукавил и признался, что сам числится активистом исключительно из карьерных соображений. Его отец был крупным руководителем чего-то, и будущее моего нового знакомого было определённым. Он знал, что будет поступать на юридический и ему нужна биография. Он сам именно так и сказал.
Да. Мне на тех сборах все казались взрослее меня. В них было видно чёткое знание того, что они хотят и к чему готовятся. Я же ещё и не думал о том, что буду делать после школы. Впереди было больше года школьной жизни. Это казалось бесконечным сроком.
Но главное, что придавало взрослости тем ребятам в моих глазах, – это их дорогая одежда и то, как они её носили. Они носили её обычно, буднично, свободно. Тонкий кожаный пиджак моего нового знакомого был в самом лучшем смысле поношен, помят, и было видно, что он к нему относится легко, как к одному из.
У меня же к тому времени не было ни одной такой же дорогой вещи в гардеробе. Был, правда, только дерматиновый пиджак на трёх пуговицах, который, на мой взгляд, был очень похож на настоящий кожаный. Он для меня был слишком серьёзный, и я не находил повода его надевать. Себе я в нём очень нравился, но я не знал, как в нём себя вести, чувствовал в нём себя скованно, и он висел в шкафу, надёванный пару раз. К тому же он был такой твёрдый и скрипучий, что, казалось, каждое движение в нём привлекает всеобщее внимание.
Помня замечание по поводу моей школьной формы и требование, адресованное всем, одеться скромно, но со значением, я пришёл на следующий день на сборы в серых брюках от своего единственного костюма и в тёмно-синем свитере. Мне думалось, что в том свитере я похож на Эрнеста Хемингуэя с его самого известного фотопортрета, который украшал стены многих домов, в которых читали книги. Быть похожим на Хемингуэя означало – быть мужественным и романтичным, при этом небрежным и свободным в одежде. И я хотел быть таким.