Ужас реального
Шрифт:
229
Измененные состояния сознания
чены. Пребывающий в психоделическом трансе никакого смысла внешним наблюдателям не сообщает, от него отводят глаза или делают его элементом шоу. Обращение к медиаторам, выводящим за пределы обычного сознания, становится в принципе личным делом каждого, — и этот факт представляет собой фундаментальную новацию как в психологическом, так и в социальном плане. Не исключено даже, что речь идет о первом личном деле, учреждающим саму территорию личного. Тут есть над чем задуматься.
В случае употребления большинства наркотиков другой делается ненужным. Окна монады закрываются, если они и были открыты, в чем многие сомневаются, и возникает автономный мир галлюцинаций. А как быть с самым главным трансцензором измененных состояний сознания, со всеми производными этилового спирта? Другой и здесь на
Беседа 9
230
руживаю как интересного собеседника, как милующее зеркало, которое уже вовсе не является на тот момент кривым Понятно, что оптика измененных состояний сознания визуализирует множество подделок все вокруг двоится, расплывается, наполняется ложными узнаваниями и неузнаваниями Тем не менее, я полагаю, что даруемый нам алкоголем и некоторыми наркотиками способ перехода в ИСС является своего рода гарантом того, чтобы трансцендирование было вообще возможно Если мы это не проверим здесь, где мы это еще проверим' Понятно, что интеллектуальное трансцендирование все равно будет вторичным, производным Оно опирается на первичное трансцендирование, на переакцентуацию монады, когда мы оказываемся как бы в другом мире и становимся другими самим себе, — ибо отключается паразитарная рефлексия, которая нас тормозит и запрещает высказать то, что мы обдумаем только завтра Паразитарная рефлексия прекращает возможности бытия заново, она уводит субъекта за многочисленные ширмы функциональных режимов, где он является покупателем, продавцом, гостем, официальным лицом и т д Вспомогательные медиаторы преобразуют мир первых встречных в мир субъектов — а ведь это важнейшая экзистенциальная операция И пифия, и жрец, и султан из первой династии Османов, куривший трубку с гашишем, совершали значимое общественное деяние, к которому нельзя было отнестись кое-как Теперь это, наоборот, нечто общественно вредное А почему' Почему так приватизировался и маргинализировался модус бытия, в котором совершались решающие для социума и для сознания вещи' В общем упадке, в нарастающей богооставленности и забвении именно дискредитации измененных состояний сознания принадлежит едва ли не решающая роль, хотя они продолжают сохранять изначальный опыт трансцендирования
231
Измененные состояния сознания
Т Г Современная европейская цивилизация, по крайней мере в того момента, как в ней окончательно возобладал дух капитализма, утратила опыт великих культур прошлого, где важнейшие решения всегда принимались в состоянии абсолютной беззаботности и легкости Прежние общества были основаны не столько на примитивном утилитаризме, сколько на расточительности Батай связывает этот факт с космологическими идеями, в частности с тем, что Солнце настолько могущественно и дарит миру так много энергии, что ее невозможно непрестанно аккумулировать в форме золота или иного богатства, а следует растрачивать в обширных циклах раздариваний и обменов. Подобный принцип потлача, о котором писал Мосс, был включен в систему предельных представлений человека о богах, о мире и о себе самом, он отражал часть мироустро-ения Современный экономический принцип прямо противоположен Он основан на том, что человек должен все время что-то получать, выигрывать, наращивать имущество, капитал, загромождать пространство собственного существования ненужными, но обладающими ценностью вещами
Основная проблема в том и состоит, что необходимо дистанцироваться от плоской рассудочности современного мира, следует быть немного безрассудным, слегка безумным и совершенно легким Все великие культуры и религии противились духу тяжести и исходили из принципа антидепрессии Тому, что давит на нас, тянет вниз и утяжеляет наши шаги, они противопоставляли легкость К идее легкости через трудные болезненные состояния пришел Ницше Пришел одиноко В «Заратустре» он описал этот путь следующим образом сначала нужно стать верблюдом, потом львом, затем ребенком Принцип необычайной легкости
232
Беседа 9
ших Гоголю, Достоевскому, Толстому.. — очень тяжелым людям Быть может, именно за тем они и приходили в обитель — чтобы в буквальном смысле снять груз с души, обрести хотя бы немного беззаботности. Все великое должно быть легким по духу. Момент тяжести должен быть преодолен. Это очень русское умонастроение — в самых тяжелых ситуациях находить место для какого-то безумного, непредсказуемого действия, вносящего момент облегчения. Ницше говорил, что предпочтет русскую печаль всем европейским радостям.
Недавно я перечитывала «Мертвые души». Мне всегда очень нравился Ноздрев, а теперь понравился еще больше. Ноздрев гротескно воплотил принцип легкости. Он постоянно все преувеличивает. Например, говорит, что выпил за обедом семнадцать бутылок шампанского, или купил неказистого жеребца за десять тысяч рублей, или, показывая на просторы за пределами своих владений, уверяет, что все ему принадлежит. Он преувеличивает абсолютно все, но это и правильно, потому что он все персонализирует. Все принадлежит ему. Это и есть принцип легкости. Нельзя принимать разглагольствования Ноздрева за банальное вранье, ибо в них явлена беззаботность. Он смеялся так, будто его зубы должны были выпасть. Я видела этот смех у индейцев. Их боги смеются. Я разговаривала с монахами Оптиной Пустыни о том, что смех в православии не то чтобы запрещен, но выглядит несколько сомнительным, и подумала, что бывает ведь и легкий, непринужденный смех, освобождающий нас отдуха тяжести. Они согласились со мной. Можно смеяться от преизбытка радости, которая совпадает с щедростью. Мария Магдалина лила драгоценное миро на ноги и голову Христа, а ученики возмущались, потому что можно было бы продать миро за большие деньги и раздать их нищим. А она лила и лила Щедрость без границ В Европе этот дух практически пол-
233
Измененные состояния сознания
ностью покорен духом капитализма, но у нас он еще не целиком побежден.
Единственный человек, который разоблачает Чичикова, это Ноздрев. Он беззаботно рассказывает о нем всю правду на балу, хотя ему и не верят. Но внутри себя Чичиков посрамлен. Я полагаю, что бытие для другого — это персонализация. Два этих момента необходимым образом совпадают. Помните, Ноздрев говорит, мол, предложите мне выбрать, кто мне дороже, отец родной или Чичиков, отвечу — конечно, Чичиков. В гротескном виде это есть чистое бытие для другого. А рядом с Ноздревым постоянно присутствует совершенно рассудочный персонаж, его зятьМижуев, который ничему не верит и во всем сомневается. При этом он почти все время проводит с Ноздревым, потому что, даже преувеличивая и привирая, Ноздрев оказывается прав. Он порождает жизнь, пребывает в растрате. Пусть гротескно и страшно он демонстрирует легкость и безумие — измененные состояния сознания, о которых мы говорим.
Д. О.. Опыт измененных состояний сознания сохраняет свою уникальную ценность благодаря возможности полного и безоговорочного возвращения в то место, которое ты временно покинул. Какие бы приобретения ни ожидали тебя, какие бы потери ни подстерегали внутри этого опыта, что бы ты ни выносил из него в качестве новой черты экзистенции, место ухода и место возвращения должно оставаться тем же самым — это должно быть одно и то же место. Совершенно понятно, что подобное место не является точкой на карте или пунктом реальной местности — его координаты исключительно внутренние. То, что называется «прийти в себя», вовсе не причудливый оборот языка Этим понятием конституируется не только некое в себе бытие, но также и весь мир для нас, окружающий мир
234
Беседа 9
как таковой. Лишь поскольку в любых перипетиях измененных состояний сознания сквозит неустранимая возможность «быть в себе», хотя бы в ближайшей перспективе, постольку и мир для нас удерживает свою форму. Это мерцающе-ускользающее место, это достоверно не проясняемое «в себе» нашего постоянно принимающего внешнюю форму или, другими словами, экзистирующего существования, вещь жутко загадочная и едва ли разоблачаемая в своей загадочности. К ней, определенно не обозначая адреса, просто отсылают, как к собирающему началу, все акты нашего восприятия, все наши частичные трансгрессии, все состояния чувств и модусы экзистенции. Подобно тому, как своим Da (вот) собираются экзистенциалы хайдегге-ровского Dasein. Это уже потом мы находим себя в Петербурге, Париже или собственной постели, как в знакомых местах. А ведь эти места, сохраняя объективную действительность, могут и ускользать от нас.