Ужас в музее
Шрифт:
Нет нужды говорить о том, что все время, в продолжение которого Роберт оставался пленником зазеркалья, я напряженно размышлял над способом его вызволения оттуда. И вот на девятый день со времени исчезновения Роберта меня вдруг посетила догадка. Разработанный план отличался, с одной стороны, удивившей меня самого простотой, а с другой стороны, совершенной непредсказуемостью последствий, которые в случае неудачи могли оказаться непоправимыми.
Я уже знал, что как такового выхода из зазеркалья не существует: туда можно совершенно беспрепятственно войти, но выйти оттуда без посторонней помощи уже невозможно. Это соображение было для меня основным при разработке плана. Я долго думал над тем, как поведут себя узники зазеркалья, если они останутся живы после освобождения. В связи с этим меня особенно интересовал Алекс Хольм — во-первых, из-за
Обдумав эти вопросы со всем тщанием, я приступил к подготовительной стадии операции. Раздобыв в школьной лаборатории сильное увеличительное стекло, я скрупулезно исследовал каждый квадратный миллиметр вихреобразного центра, который, по всей вероятности, и был тем самым кусочком старинного стекла, что использовал Хольм для входа в свою ловушку. Но даже с помощью увеличительного стекла я не мог поначалу уловить границу между участком старинного стекла и поверхностью более нового, которое сделал уже сам Хольм. Можете представить себе мою радость, когда мне удалось наконец обнаружить приблизительную границу между ними. Она представляла собой правильный эллипс, и, чтобы впоследствии не мучиться вторично с ее поисками, я обвел ее мягким синим карандашом. Съездив в Стэмфорд, я купил там стеклорез, чтобы с его помощью удалить этот колдовской участок стекла из его замаскированной оправы.
Вслед за тем я выбрал оптимальное время суток для проведения эксперимента, исход которого должен был решить судьбу Роберта Грандисона. После долгих раздумий я остановился на 2.30 ночи — во-первых, столь поздний час был надежной гарантией моего полного уединения, а во-вторых, это время являлось «противоположностью» по отношению к 2.30 пополудни, то есть времени, когда Роберт вошел в зеркало. «Противоположность» такого рода могла и не иметь в данном случае никакого значения, но внутренний голос подсказывал мне, что выбранный мною момент как нельзя лучше подходит для предстоящего эксперимента.
Шел уже одиннадцатый день после пропажи мальчика, когда я решился наконец приступить к непосредственной операции. Дождавшись урочного часа, я закрыл на ключ двери холла и опустил портьеры на всех окнах. После этих приготовлений я достал стеклорез и с замиранием сердца приблизился к стоявшему на пристенном столике зеркалу. Затаив дыхание, я поместил резец инструмента на синюю линию и, налегая на стеклорез изо всех сил, повел его по вычерченному эллипсоидному контуру. Под давлением резца старинное стекло громко захрустело; завершив один полный оборот, я пошел по второму разу, с удовлетворением наблюдая за тем, как углубляется бороздка, едва намеченная на стекле после первого круга.
Когда бороздка стала достаточно глубокой, я отложил стеклорез в сторону, с максимальной осторожностью снял тяжелое зеркало со столика и поставил его на пол, лицевой стороной к стене, после чего оторвал две задние доски и аккуратно стукнул ручкой стеклореза по обведенному участку. Первого же удара оказалось достаточно, чтобы овальный кусочек зеркала вылетел из своей оправы и с глухим стуком упал на специально расстеленный под зеркалом коврик. Это было так неожиданно, что я непроизвольно зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. В этот момент я стоял на коленях, а мое лицо находилось совсем рядом с вырезанным в зеркале отверстием — и когда я вдохнул в себя воздух, в ноздри мне ударил чудовищный затхлый запах: ни до, ни после того не доводилось мне ощущать такого омерзительного смрада. Все вокруг внезапно стало серым и поплыло у меня перед глазами, а тело сковала сильнейшая боль, которая буквально парализовала меня. Уже теряя сознание, я сумел ухватиться за край оконной портьеры, но она тут же оборвалась, не выдержав моего веса. Тело мое медленно сползло на пол, и я погрузился во тьму беспамятства…
Придя в сознание, я обнаружил себя лежащим на спине. Туловище мое располагалось на коврике, а ноги болтались где-то в воздухе.
— Все нормально, дружище, — слабым голосом произнес я и, подняв руку вверх, помахал ею в воздухе. — Можешь опустить мои ноги на пол. Кажется, на меня подействовал этот запах. Открой вон то окно в дальнем углу — да, настежь. Вот так… благодарю. Нет-нет, шторы поднимать не надо — оставь их как есть.
Поднявшись на ноги, я ощутил, как застоявшаяся кровь разбегается по моему телу. Я все еще покачивался от слабости, но дуновение свежего, обжигающе холодного воздуха несколько оживило меня. Усевшись на стул, я обратил взгляд на Роберта, который стоял в дальнем от меня углу комнаты.
— Роберт, — произнес я с нетерпением, — а где же все остальные? Где Хольм? Что произошло с теми, когда я… когда я открыл выход?
Несколько секунд мальчик ничего не отвечал. Потом, пристально посмотрев на меня, произнес очень серьезным, даже каким-то торжественным голосом:
— Они растворились в пространстве, мистер Кэневин, — обратились в ничто. Я видел это собственными глазами. Вместе с ними исчезло все, что там было. Больше нет никакого зазеркалья — благодаря Господу и вам, сэр!
И тут Роберт, который в продолжение всех этих ужасных одиннадцати дней держался молодцом, неожиданно разрыдался, размазывая по лицу слезы и заходясь в истеричных всхлипываниях. Я обнял его за плечи, усадил на кушетку рядом с собой и положил ладонь ему на лоб.
— Ну-ну, приятель, возьми себя в руки, — сказал я успокаивающе.
Истерика Роберта, которая, впрочем, была совершенно естественной, прошла так же внезапно, как и началась. Убедившись в том, что мальчик успокоился, я принялся подробно излагать ему придуманную мною легенду о его исчезновении из стен школы. Внимательно выслушав мои инструкции, он уверенно повторил их, чем я остался очень доволен. После этого Роберт рассказал мне, что, когда я резал стекло, oн находился в «проекции» моей спальни, и в тот самый момент, когда я разрушил скрывавшую его зеркальную тюрьму, он оказался в реальной трехмерной комнате — еще не осознавая, что очутился «снаружи». Услышав стук падения моего тела в гостиной, он поспешил туда и нашел меня распростертым на коврике в бессознательном состоянии.
Я не стану слишком подробно останавливаться на той инсценировке, которую устроили мы с Робертом, чтобы скрыть истинную картину его исчезновения. Скажу только, что, когда поздняя ночь сменилась ранним утром, я усадил мальчика в свою машину, отъехал на порядочное расстояние от школы и, повторив по пути выдуманную мною легенду, вернулся обратно и поднял на ноги всю школу — что и говорить, возвращение Роберта, столь неожиданное для всех, произвело среди учителей и учеников настоящий фурор. По моим объяснениям выходило, что в день своего исчезновения Роберт в полном одиночестве гулял в окрестностях школы. Мимо него проезжала машина, и сидевшие в ней двое молодых людей предложили ему покататься с ними. Роберт согласился проехаться только до Стэмфорда и обратно, и молодые люди сказали — «да, конечно», но вместо этого, достигнув Стэмфорда, не останавливаясь, поехали еще дальше за город, в совершенно противоположную от школы сторону. Роберту все же удалось ускользнуть от них, когда машина остановилась из-за какой-то поломки. Скрывшись из виду от своих похитителей, он принялся ловить на дороге попутку, чтобы поспеть к вечерней перекличке, и по неосторожности попал под автомобиль. Очнулся он только десять дней спустя в доме того самого водителя, под колесами чьей машины он оказался. Тут же, посреди ночи, он позвонил в школу, и я, будучи единственным, кто не спал в этот поздний час, приехал и забрал его. Вот такую версию изложил я Брауну. Он принял ее без каких-либо сомнений и тотчас же позвонил родителям мальчика. Самого Роберта он решил пока оставить в покое — на нем и так лица не было от пережитого им испытания. Миссис Браун, которая была когда-то медсестрой, взялась ухаживать за ним до приезда родителей.