Ужас. Вдова Далила
Шрифт:
— Могу ли я слепо доверять вам, — спросила вдова, продолжая начатый разговор, — могу ли я верить вашим клятвам? Большинство мужчин не очень серьезно относится к своим обещаниям. Но разве мы созданы для того, чтобы нас обманывали? Не перебивайте меня, я знаю, что говорю, я была свидетельницей многих измен. Молодую, чистую, доверчивую девушку обмануть нетрудно: она не требует отчета о вашем прошлом, она хочет только, чтобы настоящее принадлежало ей одной. В своей невинности она даже не подозревает, что может быть иначе. В ней нет ни сомнений, ни подозрений. Разве ей пришло бы в голову обманывать любимого человека?
— Но которую не любит он, — вставляет Хорфди.
— Зачем же он тогда лгал? Зачем говорил ей, что любит?
— Он думал, что любит. Некоторые мужчины живут тихо и спокойно и благодаря своему темпераменту застрахованы от всякой страсти. Но их любовь так же мало похожа на истинную, как свет, освещающий нашу комнату, на солнце. Такие мужчины никогда не испытают всех радостей и страданий истинной любви!
Мария в пылу разговора не заметила, как близко пододвинулся к ней Хорфди. Он взял обе ее руки в свои. Огонь в камине ярко освещал эту картину. Роза и сирень, украшавшие Марию, распространяли вокруг одурманивающий аромат.
А за стеклянной дверью, напротив дивана, все еще молча стоял Зиг. Он слушал и страдал. Он готов был убить Хорфди, но не мог не признать, что тот неотразим в своей искренности.
Хорфди между тем говорил:
— Конечно, мужчина, обманывающий женщину, на самом деле ее не любит. Иначе, все его мысли принадлежали бы ей одной. Даже красавицы не распалили бы его чувств: они могли бы обнимать его, целовать, но он даже не заметил бы их. Весь мир для него заключался бы в любимой женщине. Он забыл бы с ней прошлое и будущее, все невзгоды обыденной жизни, всякое честолюбие, он забыл бы обо всем! Не удивляйтесь, что я так говорю, — продолжал Хорфди, — но с тех пор, как я узнал вас, мне кажется, что божество осенило меня своим крылом. Только теперь я понял, что значит истинная любовь. Я люблю вас всем своим существом. Я умираю от страсти, когда вижу вас, но не могу прижать к своему сердцу. Сжальтесь надо мной. При вас я робок как дитя; но кровь моя кипит, голова горит, тысяча мыслей и чувств одолевают меня. Сжальтесь надо мной и решите, наконец, мою судьбу! Должен ли я умереть или…
— Вы можете надеяться! — воскликнула вдруг Мария.
И, охваченная страстью, обвила его шею руками. Губы их встретились и слились в поцелуе. В это время за стеклянной дверью раздался крик. Но Мария и Хорфди, поглощенные своим счастьем, не услышали его. Минуту спустя кто-то громко хлопнул наружной дверью. Зиг убежал.
Очутившись на улице, он не знал, что предпринять. Вернувшись на Кейбельштрассе, в свою скромную каморку, он бросился на постель и спрятал лицо в подушку.
XIII
Давно обещанный разбор дела о преступлении на Французской улице начался в конце января. В восемь часов утра явились первые зрители, среди которых было много элегантных дам. Предъявив свои входные билеты
Зал был полон, в воздухе витало волнение. На столе у судьи лежали вещественные доказательства: длинный нож и красная записная книжка, раскрытая на той странице, где ван ден Кольб написал свои последние слова.
Ровно в десять начался суд.
Среди народа распространился слух, что на атлете будут кандалы и смирительная рубашка, но оказалось, что это неправда. Председатель нашел излишними подобные меры предосторожности. Двое жандармов конвоировали обвиняемого в зал и встали по обеим сторонам от него. Пауль не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг: он был очень удручен и старался не смотреть на публику.
Казалось, зрителей охватило разочарование: все рассчитывали на бурные сцены.
— Подсудимый, встаньте, — начал заседание председатель.
Атлет Пауль не шевельнулся.
— Жандармы, — сказал председатель, — помогите подсудимому встать.
Те подхватили атлета под руки и заставили его встать. Он удивленно посмотрел на них, но ничего не сказал. Догадавшись, наконец, чего от него требуют, он повернулся к присяжным заседателям.
— Назовите свое имя и фамилию, — потребовал председатель.
— Пауль Вильгельм, — произнес подсудимый.
— Сколько вам лет?
— Тридцать два года.
— Вы родились в Берлине?
— Нет, близ Штеттина.
— Когда вас арестовали последний раз, вы жили на Мулакштрассе?
— Да.
— Теперь вам зачитают, в чем именно вас обвиняют.
Подсудимый тяжело опустился на скамью, откинул голову назад и прикрыл глаза.
Обвинительный акт был прочтен, стали вызывать свидетелей.
Услышав имя Лины Кольвейт, атлет открыл глаза и заметно побледнел, но остался неподвижен. Свидетели заходили в зал в том порядке, в котором их вызывали. Председатель хотел продолжить допрос подсудимого и снова велел ему встать.
— К чему это? — спросил атлет.
— Чтобы отвечать на вопросы, которые я буду вам задавать.
— Это лишнее, — заметил Пауль, — я не хочу и не буду ничего говорить.
Легкое беспокойство охватило публику, но оно сразу же улеглось после нескольких слов председателя.
— Подсудимый, — продолжал тот спокойным тоном, — своим молчанием вы только повредите себе в глазах присяжных.
— Но ведь я же сознался в преступлении, что вам еще надо?
— Мы хотим услышать от вас, а не от свидетелей, как все произошло. Повторяю, вы только вредите себе своим упрямством.
— Мне ничего от вас не надо, — не повышая голоса, сказал атлет. — Скорее отведите меня на эшафот — это все, о чем я вас прошу.
Назначенный судом защитник Пауля наклонился к своему подопечному и постарался его образумить, но, к сожалению, ему это не удалось. Председатель, с нетерпением ожидавший конца этих переговоров, решил перейти к допросу свидетелей.
Первой вызвали вдову Карла ван ден Кольба.
Публика прониклась участием к этой свидетельнице. Мария рассказала о том, как вернулась в Берлин и что увидела в своей квартире. Вопреки ожиданиям, женщина ответила еще на несколько вопросов, не теряя самообладания.