Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)
Шрифт:
Снаружи все еще лил дождь; она все время остро его чувствовала. В центре штата Нью-Йорк часто шли дожди. Вероятно, поэтому у всех здешних матерей, которых она знала, была такая бледная и влажная на вид кожа. Джулия печально посмотрела на исчезающую полоску от ремешка часов на запястье: с тех пор как родилась малышка Меган, она не успевала поймать и тех жалких минут солнца, что иногда выпадали.
Дом на Каскадилла-стрит, в котором они поселились, был длинным и узким, как гроб. Со своего места Джулия могла видеть всю розовато-коричневую стену гостиной, усыпанную мелкими дырочками, будто порами, кухонную стену с похожими на луковицы кремовыми цветами и высокие окна, выходившие на улицу. Дорога и тротуар были скользкими
Линда продолжала говорить.
— Как всегда говорила моя мать, а я, конечно, ее не слушала, — чем они старше, тем становится хуже.
— Просто жду не дождусь!
Сарказм не удался из-за искреннего возбуждения и нетерпения увидеть, как растет ее дочь. Джулия почувствовала себя уязвимой. Она с трудом проглотила остатки сливочного сыра с апельсиновым привкусом. На языке и зубах он ощущался, как резиновый налет. «Желатин, — вдруг вспомнила она, — раньше делали из коровьих и лошадиных копыт. Интересно, сейчас тоже? Или в наше время его получают химическим путем?» Джулия не могла решить, что для нее предпочтительнее.
— Классный картофельный салат, — похвалила Линда. Беловатые кусочки вареного картофеля и яиц у нее во рту походили на обломки зубов. — Кто его сегодня делал?
— Я, — призналась Джулия почти застенчиво.
Она еще не очень хорошо знала всех «совместных» матерей, но все они очень мило к ней относились, а Линда буквально взяла под свое крылышко.
— Классный салат!
— Спасибо.
— Никто никогда не прислушивается к тому, что говорят мамы про детей, — присоединилась к разговору Иоланда. Из уголка ее рта стекла струйка сока от фасолевого салата. На белой губной помаде и странно бесцветной темно-шоколадной коже он напоминал коричневую кровь. Она промокнула губы мятой белой салфеткой, к пятнам на них добавилось еще одно, и Джулия отвернулась.
— К тридцати годам моя мама родила уже восьмерых детей, — продолжала между тем Иоланда. — И она знала, о чем говорит. Но разве я ее слушала? Разве хоть кто-то из нас слушал? У меня у самой — шестеро, а у моей старшей сестры — двенадцать!
— Двенадцать детей! — прошептала Джулия своей малышке. — Двенадцать маленьких чудовищ вроде тебя!
Меган уснула у нее на коленях, прижав крохотные кулачки к ушам и широко раскрыв маленький неровный ротик. Джулия осторожно скользнула в этот ротик указательным пальцем: она почувствовала миниатюрные бугорки на деснах там, где потом вырастут длинные зубки. Говорят, некоторые младенцы рождаются уже с зубами.
Джулия ласково потерла будущие зубы дочери, словно пыталась затолкать их обратно. Малышка открыла глаза, посмотрела прямо на мать и сомкнула рот вокруг ее пальца. Хотя у нее еще не было зубов, чтобы укусить или отгрызть кусочек плоти, сосала она с такой силой, что стало больно, и вытащить палец оказалось не так-то просто. Джулию вдруг охватил материнский ужас.
В приступе внезапной паники она сильно отдернула руку. Слишком сильно — голова дочери вывернулась в сторону, и малышка закричала. Джулия виновато наклонилась, чтобы поцеловать ее, и ощутила на губах соленые слезы и кисло-сладкий вкус младенческой плоти. Страх оттого, что она сделала больно своему ребенку, и угрызения совести за то, что она этого хотела, затуманили мысли, как усталость, не проходившую с момента рождения девочки. «Меня, —
— Моя мама умерла от острой анемии, когда мне было семнадцать, — грустно произнесла Иоланда. — Врачи велели ей есть сырую печенку, но она не смогла.
Маленькая светловолосая женщина — Кейти или Кати — наморщила носик, издав деликатный звук, словно подавилась или ее тошнит. Кожа Кати была настолько бледной, что казалось, она едва прикрывает плоть, а косметика вокруг носа и рта собралась комочками. Она как-то странно, с задержкой разговаривала, словно с трудом вспоминала, какое следующее слово нужно произнести. Белокурые волосы, густо залитые лаком, все равно растрепались вокруг лица и шеи и производили впечатление выпадающих, а поломанные ногти она накрасила таким густым слоем разноцветных лаков, будто пыталась не дать им развалиться. Ее лицо и тело производили впечатление отремонтированных, восстановленных для всеобщего обозрения.
— Может быть, — произнесла она своим задыхающимся голосом, обращаясь к Иоланде, — это был… — она надолго замолчала, собираясь с мыслями, — …ее убил стресс. Стресс, и усталость, и… — она опять замолчала, кусая нижнюю губу, — и непонимание, где кончается она и начинаются ее дети.
— Профессиональный риск материнства, — заметила Анетт. Из ее рта на серый деловой костюм вывалился кусочек капусты из салата, но она этого, похоже, не заметила, поскольку не сделала ни малейшей попытки смахнуть. В самом начале их сегодняшнего собрания Анетт сообщила, что ей придется уйти пораньше — у нее встреча за ланчем. Джулия попыталась представить себе, как она будет принимать корпоративные решения в жилетке, заляпанной капустным салатом и детской слюной. — Он нас всех убил.
— Еще не всех, — заметила Линда. — Джулия пока выглядит вполне живой. — И потрепала Джулию по коленке.
— Я люблю своего ребенка, — машинально отозвалась Джулия. Меган снова плакала, но теперь без особого энтузиазма и без слез, просто ныла.
— Мы все любим, — сказала Линда.
— Вы же знаете все… эти вещи, о которых мы клялись никогда… не говорить своим детям? — Кати провела рукой по лицу, массируя плоть пальцами с обломанными ногтями, как будто у нее болит голова. Она сидела в бледно-синем пятне света, который отбрасывал флуоресцентный светильник над раковиной, и зубы ее тоже казались светящимися и очень острыми. — Я… не могу удержаться. Все эти… слова просто льются у меня… изо рта, как молоко из… груди, когда… рождается ребенок. Я… не могу удержаться.
— Она забывает слова, — объяснила Джулии Линда, негромко, словно и не стараясь быть услышанной. — Иногда это случается со всеми, но Кати здесь дольше всех. Она — один из организаторов товарищества. Ее дети уже все выросли. А ум исчезает.
— Иногда я фантазирую обо всех страшных вещах, которые сделала бы со своими детьми, — непринужденно произнесла Анетт. — До сих пор ничего по-настоящему ужасного я не делала, но лишь потому, что меня за это лишат лицензии брокера.
— Я клялась, что никогда не буду… — Кати закрыла глаза и долго мучительно молчала, но потом все же договорила: — Шлепать. Или… есть поедом. Я клялась, что никогда не буду делать… того, что делала со мной моя мать. Но делаю.
Иоланда кивнула:
— Я тоже клялась, что со мной никогда ничего подобного не произойдет.
— Ну, — сказал кто-то, — по крайней мере, ты не умерла от острой анемии, так?
— Почти. Хотя и ела сырое мясо. Да и сейчас ем, верно? — По комнате пронесся понимающий смешок. В животе у Джулии закрутило, и она сердито спросила:
— Зачем же вы рожаете детей, если вам так не нравится их растить?
Меган смотрела на нее мутновато-синими глазками. Джулию интересовало, что она видит. Может быть, часть самой себя? Продолжение собственного рта, внутренностей или легких? Гигантскую пуповину, соединяющую мир с Меган?