Ужасы жизни
Шрифт:
Мы с Юлей стали жить вместе через два месяца после знакомства. Знакомство произошло на танцах, где мы обе были несгибаемы, как два бревна, а остальные были грациозными белочками. И мы стали дружить. Юля была очень активной подругой и участливо вмешивалась в мою жизнь. Она всё время звонила мне, всегда приходила на мероприятия, где я пела. У меня всегда было мало слов для нее, зато она любила поговорить и обсудить что-то. Мама не одобряла Юлю, потому что мы разговаривали по телефону часами, а за телефон платила мама. Мама называла Юлю энергетическим вампиром, но сама она была не лучше. Когда мама перестала платить за телефон, было решено переехать к Юле.
Не знаю, почему мы не дали мальчику-плесени имя. Наверное, потому что он был лучше, чем какой-нибудь Толик,
Я продолжала терять вес, еда продолжала пахнуть гнилью. А потом она перестала перевариваться и начала гнить внутри меня. Об этом мне сказал врач городской поликлиники номер семнадцать. Он сочувственно посмотрел, посоветовал есть рис и больше ничего. Такой вот у вас уникальный организм. Эта болезнь называлась гнилостная дисперсия. Я переживала, что совсем ослабну и не смогу заботиться о мальчике. Юле я ничего не стала говорить, а моего похудения она не заметила. Она вообще перестала замечать всё, что было связано со мной: мою худобу и гниль, в которую я обращалась. Мальчик-плесень как будто околдовал ее, но я ее не винила – меня он тоже околдовал. Я была гнилушка в волшебном лесу.
Всё это время я продолжала учиться в школе и петь. Школа меня не радовала, на уроках я думала о мальчике и о Юле. Иногда мне приходилось прогуливать уроки, чтобы посидеть с мальчиком, когда у Юли была смена. Я звонила маме и просила написать записку, что я заболела. Мама всегда в конце разговора просила меня вернуться. Я отказывалась. Мы с Юлей решили никому не рассказывать про нашего мальчика, и маме тоже. И про гниль я молчала.
На конец месяца назначили предновогодний концерт. Меня позвали петь – я согласилась. Юля впервые проигнорировала приглашение прийти. На репетиции у меня закружилась голова, и я отправилась домой. На следующий день у меня должны были начаться месячные, поэтому все репетиции с собой я отменила. В месячные петь нельзя: голос слабеет, связки не эластичные, можно сорвать голос. Дома я поела рис, пошла в ванную, а из ванной позвонила в скорую. Месячные начались на день раньше. Но вместо жидкой крови из меня вытекала болотная тина, вместо сгустков крови – комки гнили.
Врачи увидели меня и решили, что я шучу. Мне пришлось снова пойти в городскую поликлинику номер семнадцать. Гинекологиня недоверчиво подняла брови. Это точно не диарея? Вы точно едите только рис? А вам больно? А сколько у вас длится цикл? Если не больно, то потерпите эти четыре дня и всё. Такой вот у вас уникальный организм. Я ушла расстроенная и испуганная, но ничего не сказала Юле. Не надо было выводить ее из волшебного леса материнства, ей было там хорошо. Мальчик-плесень нежно обнял меня. Он всё понимал, как и всегда.
Гнилые месячные закончились через пять дней, а я начала пить кальций и другие витамины в таблетках, чтобы не умереть. Еда не становилась вкуснее, и даже запах кипяченой воды, о котором я раньше не знала, казался противным. Мальчик-плесень заинтересовался витаминами, пришлось их прятать – не хотелось, чтобы он причинил себе вред. Он вообще был рисковым существом – ничего не боялся и всё время куда-то лез. Однажды мы чуть не включили стиральную машинку, в которой он сидел. Юля вовремя заметила его пропажу и стремительно выдернула провод из розетки.
Приближался концерт. Я уже больше ничего не ела, только пила; всё время ныл живот. Оставалось два дня до концерта, а боль в животе усиливалась и усиливалась. Я отмахивалась от этой боли, а потом лежала скрюченная и тихо скулила, пока Юля гуляла с мальчиком. На концерт они не пришли, а я пела хорошо как никогда. После концерта боль в животе усилилась. Я пришла домой и потеряла сознание. Помню только испуганное лицо мальчика и аэропорты.
Я очнулась в палате больницы полностью раздетая, было очень больно, я не могла шевелиться. Я испугалась. Как-то оделась. Рядом орали маленькие дети. Пришла медсестра и сказала, что
Санта-Дыня
Очень хотелось поесть. Был август и есть хотелось легкую еду, а также хотелось купаться. Как известно, купаться без купальника это не очень хорошая идея, а у меня купальника нет. Вариантов, кроме еды, не оставалось, только денег тоже не было. Я стояла на улице и думала, что же делать. Система капитализма вкручивает нас в отношения производства с самого рождения, ей невозможно противостоять, с ней невозможно бороться одной (или одному). Поэтому я позвала для встречи свою подружку Аню, и спустя час мы стояли у станции метро Люблино. С Аней было неплохо, только чего-то не хватало. Аня сказала: «Кажется, не хватает Дашеньки». Я согласилась. Дашеньки действительно не хватало. Мы написали Дашеньке, чтобы она приезжала на станцию метро Волжская. «Дашенькой» Дашу называла Аня, я называла Дашу «Дашей». Даша не была моей лучшей подружкой, Даша была интересной, немножко странной и напоминала домашнюю автономную кошку. Она написала нам: «Выезжаю». И мы с Аней пошли к станции метро Волжская от станции метро Люблино, посидели у Люблинского пруда, прогулялись вдоль этого пруда, вернулись, и около метро наконец была Даша. К приезду Даши есть и купаться хотелось ужасно, люди вокруг плавали вокруг знака «Купаться запрещено» и ели аллергичные для меня абрикосы и яблоки. Я манифестировала свой голод. Даша и Аня поддержали меня. Мы решили уйти подальше от пруда и для этого перешли дорогу. Через дорогу были ОНИ.
Мы видели дыни, видели арбузы, и тогда я поняла, в чем моя потребность. У Ани и Даши не было денег. У меня были только ключи от квартиры и арбуз в квартире, но квартира была далеко, а голод и дыни – близко. Мы поняли, что нам нужна дыня. Даша сказала: «А где гитара? Может, мы им споем?» Я и Аня не были удивлены такому предложению. Но меня смутило такое предложение: неловко петь перед чужими людьми. Было непонятно, что делать. Мы с Дашей очень тихо запели хорал. Мужчина-продавец подошел ко мне, взял в руки самую красивую на свете дыню и дал мне ее. Я спросила: «Как же так?» Мужчина ласково улыбнулся и сказал, что я похожа на его дочь. Быть похожей на чью-то дочь – одна из приятных сторон моей жизни. Так у нас в руках оказалась дыня. Люблинский пруд продолжал сверкать солнышком и купаться хотелось невыносимо. И я сказала: «Нужно уйти от этого пруда, иначе я пойду в него топиться». Аня и Даша хорошо ко мне относились, поэтому они поскорее повели меня от пруда в противоположную сторону, в парк через дорогу.
Мы решительно пересекли скучный парк и оказались в сельской местности. Там не было ничего, кроме забора с колючей проволокой. Забор выглядел внушительно и опасно. Я предложила избегать его, подружки согласились. Дальше было кострище и камни, и на камни мы присели с Дашей. Аня присела на поваленное дерево. Мы стали думать, как бы поесть дыни, ведь ножа у нас не было. Искать помощи непонятно у кого – только велосипедист ехал очень неухоженный и потерянный, и мы решили, что у него точно есть нож. Велосипед едет быстро, мы ходим медленно. Потому что, во-первых, по сухой траве неудобно идти. Во-вторых, отвлекала смена пейзажа. Мы вышли из травы, и около нас оказалось дерево, немножко сплющенное временем или местным климатом. За деревом находилось следующее: огромный бесконечный зеленый овраг и где-то вдалеке, за горизонтом, блестела водичка – озеро, океан или река. Мы увидели, как велосипедист медленно катится по дороге вдоль горы вниз. Пели птицы, никого другого не было. А единственный человек-велосипедист выглядел очень комфортно, мы чувствовали все трое к нему доверие и совсем не чувствовали насилие. Мы крикнули ему, чтобы он остановился. Он посмотрел на нас – в его взгляде был страх и какое-то глобальное понимание всего происходящего – и на огромной скорости поехал с горы. Я расстроилась и выпила глоточек воды, и девочки тоже выпили по глоточку. Воды становилось всё меньше, в овраге становилось всё жарче. Дынька становилась всё тяжелее, наши желудки всё громче урчали.
Конец ознакомительного фрагмента.