Ужин в Одогасте

Сладостный Одогаст! Прославленный во всём цивилизованном мире – от Кордовы до Багдада – город, распростёршийся в роскоши под вечерним небом Сахары.

Садящееся солнце заливало розовым и янтарным светом саманные купола, каменные виллы, высокие глинобитные минареты и площади, густо обсаженные финиковыми пальмами. Мелодичные выкрики базарных торговцев сливались с далёким добродушным хохотом гиен пустыни.

В побелённой и выложенной плиткой галерее сидели на ковре четыре джентльмена. Овеваемые вечерним бризом, мужчины потягивали приправленный пряностями кофе.

Радушный и просвещённый

работорговец Манименеш принимал гостей. Тремя его гостями были караванщик Ибн-Ватунан, поэт и музыкант Хайяли и Багайоко – врач и придворный убийца.

Дом Манименеша стоял на склоне холма в аристократическом квартале, откуда он сверху взирал на рыночную площадь и глинобитные дома низкорожденных. Настойчивый бриз уносил в сторону городскую вонь и приносил с собой подхваченные в доме аппетитные запахи яств – барашка с тархуном и жареной куропатки с лимонами и баклажанами. Четверо мужчин удобно расположились вокруг низкого инкрустированного столика и, потягивая из фарфоровых чашечек приправленный специями кофе, наблюдали за бурлением рыночной жизни.

Сцена, раскинувшаяся перед ними, располагала к философической отрешённости. Манименеш, у которого было почти пятнадцать книг, считался покровителем наук. На его пухлых смуглых руках, уютно сложенных на толстом животе, поблёскивали бриллианты. На нём была длинная туника красного бархата и парчовая ермолка.

Хайяли, молодой поэт, изучал архитектуру и стихосложение в школе Тимбукту [1] . Он жил в доме Манименеша в качестве личного поэта и восхвалителя, а его сонеты, газели и оды можно было услышать в любом уголке города. Одним локтем он упёрся в круглый животик своей двухструнной гитары-гуимбри. На инкрустированном корпусе из чёрного дерева были натянуты леопардовые жилы.

У Ибн-Ватунана были орлиные глаза под нависшими веками и руки, покрытые мозолями от верблюжьей упряжи. Он носил ярко-синий тюрбан и длинную полосатую джеллабу. В течение своей тридцатилетней карьеры моряка, а затем караванщика, ему приходилось покупать и продавать занзибарскую слоновую кость, суматранский перец, ферганский шёлк и кордовскую кожу. Теперь любовь к чистому золоту привела его в Одогаст, ибо «африканские слитки» из Одогаста славились во всём исламском мире как эталон качества.

Цвета чёрного дерева кожа доктора Багайоко была покрыта рубцами, свидетельствующими о его принадлежности к посвящённым. Его длинные, вымазанные глиной волосы были украшены резными костяными бусинами. На нём была туника из белого египетского хлопка, увешанная ожерельями из амулетов гри-гри, а его мешковатые рукава были набиты травами и талисманами. Он был коренным жителем Одогаста, придерживался анимистских убеждений и служил личным врачом у князя этого города.

Близкое

знакомство Багайоко с порошками, зельями и мазями сделало его наперсником смерти. Он часто выполнял дипломатические поручения в соседней Ганской империи. Во время его последнего визита туда вся анти-одогастская группировка была вдруг смертельно поражена загадочной вспышкой оспы.

Над компанией витал дух приятельства, присущий джентльменам и учёным.

Они допили кофе, и рабыня убрала пустой горшок. Вторая девушка, рабыня при кухне, внесла плетёное блюдо с маслинами, козьим сыром и крутыми яйцами, обрызганными киноварью. В это время муэдзин прокричал с минарета свой призыв к вечерней молитве.

– Ах, – сказал заколебавшийся было Ибн-Ватунан. – Как раз, когда мы собирались начать.

– Не обращайте внимания, – сказал Манименеш, набирая горсть маслин. – В следующий раз мы вознесём две молитвы.

– А почему сегодня не было полуденной молитвы? – спросил Ибн-Ватунан.

– Наш муэдзин забыл про неё, – ответил поэт.

Ибн-Ватунан приподнял косматые брови.

– Это смахивает на небрежность.

Доктор Багайоко сказал:

– Это новый муэдзин. Предыдущий был более пунктуальным, но, скажем так, заболел.

Багайоко очаровательно улыбнулся и откусил кусочек сыра.

– Нам, жителям Одогаста, новый муэдзин нравится больше, – сказал Хайяли. – Он – один из нас, не то, что тот, другой, который был из Феса. Наш муэдзин спит с женой христианина. Это очень забавно.

– У вас тут есть христиане? – удивился Ибн-Ватунан.

– Семья эфиопских коптов, – сказал Манименеш, – и пара иностранцев.

– А, – сказал с облегчением Ибн-Ватунан. – А я подумал, что настоящие христиане-чужестранцы из Европы.

– Откуда? – озадаченно поинтересовался Манименеш.

– Очень далеко отсюда, – ответил, улыбаясь Ибн-Ватунан. – Уродливые маленькие страны – и никакой прибыли.

– Когда-то в Европе были империи, – вставил образованный Хайяли. – Римская империя была почти такой же большой, как современный цивилизованный мир.

Ибн-Ватунан кивнул.

– Я видел Новый Рим, называемый Византией. У них есть тяжёлая кавалерия, как у вашего соседа Ганы. Яростные воины.

Посыпая яйцо солью, Багайоко кивнул.

– Христиане едят детей.

Ибн-Ватунан улыбнулся.

– Уверяю вас, византийцы ничего подобного не делают.

– Правда? – удивился Багайоко. – А наши христиане едят.

– Наш доктор просто шутит, – сказал Манименеш. – Иногда о нас распускают странные слухи, потому что мы пригоняем своих рабов с побережья, где живут каннибальские племена ням-ням. Но, уверяю вас, мы тщательно следим за их рационом.

Ибн-Ватунан смущённо улыбнулся.

– В Африке всегда что-нибудь новенькое узнаешь. Иногда приходится слышать невероятные истории. Например, о волосатых людях.

– А, – сказал Манименеш. – Вы имеете в виду горилл. Из южных джунглей. Не хочется вас разочаровывать, но они ничуть не лучше зверей.

– Понятно, – сказал Ибн-Ватунан. – Какая жалость.

– У моего дедушки была когда-то горилла, – добавил Манименеш. – За десять лет она еле-еле научилась говорить по-арабски.

Они прикончили закуски. Рабыни убрали со стола и внесли блюдо с откормленными куропатками. Куропатки были фаршированы лимонами и баклажанами и лежали на подстилке из мяты и листьев салата. Четверо едоков придвинулись поближе, и их руки заработали, отрывая ножки и крылышки.