Ужиный угол

Осинский Валерий

Кузнецов поерзал на табуретке.

– Ты меня попом на исповеди выбрал? Сказать бы тебе, выбрось ерунду из головы. Так ведь хочется на звезды взглянуть! – Они снова засмеялись.

– Коль! Скажи, почему так: сколько книжек написано про доброту, а все ж хочется зуба за зуб лишить, а не щеку подставить?

– Сам знаешь! Чтобы не повадно было…

– Что Наталья у тебя такая серьезная? Щас ничего. Физкультура на воздухе ей на пользу. А раньше из лица кирзу крои…

– У нее спроси! – усмехнулся Кузнецов.

– Потому

что в горах не Колю, а меня нашли! – женщина неслышно вошла, поправляя волосы. Ее большая тень дрогнула на стене.

– Да ты мать Тереза! Спит? – спросил Молотков. Наташа кивнула. – Плеснуть?

Хозяин ушел за стопкой. Женщина, кутаясь в платок, подсела к мужу.

– Молотков, – сказала Наталья, – хочешь, я тебе по хозяйству отработаю? У меня теперь вон, какие руки! – Она показала ладони, но в запрыгавшем огне свечи Леня ничего не разглядел и пренебрежительно отмахнулся.

– Ты лучше вот, что скажи. Ты – школьная химичка? – Наташа утвердительно промычала. – Я директора знаю! Мужик ничего, но с тараканами, как у Дьяконова. Баб боится и всю жизнь роман пишет. Давал почитать. Начало, как у Белых и Пантелеева. Сурово вывел. А эндшпиль что-то между Гари Портером и Властелином яиц. Без чекушки не разобрать. Хошь, протекцию?

– Хороший ты мужик, Молотков, но трепло! О делах говорят трезвыми.

Леня опять отмахнулся.

– Я под нагревом лучше трезвого мыслю! С этого, – он щелкнул себя по кадыку, – греческая философия началась. И русская! Веню Ерофеева читай!

В Бобрах Кузнецовых сначала звали «дачники». Шатались по лесу за грибами и ягодами, для физкультуры ковырялись в огороде. Осенью, нет, чтоб рвануть в город – все надрывались по хозяйству. А получалось кое-как.

Случалось, прохожий остановится возле дома Кузнецовых у колодца – оцинкованное ведро и алюминиевая кружка всегда стояли на деревянном люке. Любопытно, как управляется слепой. Зырк, зырк! Хозяев не видать. Все при деле. Выплеснет остатки из кружки, крякнет – «че болтают?» – и пойдет.

Наталье сочувствовали. Инвалид! – он теперь живи, как придется! А у молодой женщины соблазны! Она же делит судьбу слепого. И не жалуется. Потешались над ее цветником перед домом. «Больше огорода!» Недоумевали, зачем наряжается, если муж не ценит. Списывали на ее городские привычки. «Притрется!» Главное, ребенок ухожен. Значит, с главной обязанностью бабы справляется. Коль случалось Наташе пройтись по деревне, те кто, видел ее улыбчивые серые глаза, и зрелую стать, шеи сворачивали – не полуденный ли то мираж, и сейчас его развеет ветер: такая краля в их дыре редкость. Болтали, а куда ей с ребенком и без жилья? Инвалиду меж собой пеняли: «Такой бриллиант в навоз бросил!» Не одобряли, что Наталья курит папиросы.

Когда узнали, что – училка, удивились.

Первого сентября одноклассники решили проверить Дениса на крепость? Потом пошли смывать кровавые сопли, а в коридоре директор. Для новенького –

оратор со школьной линейки. Галстук лежал гнутой лопатой на его животе.

– Я, Степанов Андрей Васильевич! – сказал тот певучим басом. – Ты из шестого «А»?

– А что, еще есть? – хлюпнул новый юшкой.

Директор накатал красным в дневнике Кузнецова приглашение родителям к знакомству. У остальных расписался в воспитательных целях.

На уроке химии – его вел директор – Денис смесью из реактивов вывел запись. Да так ловко, что заводская краска документа, не пострадала. Затея понравилась пацанам: Денис уничтожил криминальные отметины и в их дневниках. На беду, Паша Комаров, щуплый и трусоватый – его терпели за услужливость – заработал у Степанова бал.

– Где роспись? – спросил директор. Паша ссутулился и молчал с плаксивой миной на малокровном лице: в школе знали, Степанов не любил ябед. Директор проверил дневники штрафников. Класс замер. Казалось, мгновение, и малый сболтнет. Директор спас положение любимой шуткой. Он приложил ухо к голове Комарова, и «послушал мысли». Дети засмеялись.

– Кузнецов, после урока ко мне в кабинет!

Там в приватной беседе Степанов узнал, что навыки прикладной химии у мальчика от матери, дипломированного педагога: из озорства они с сыном часто материализовали биохимические формулы.

– Молотков вам кто? – поинтересовался директор. Денис пожал плечами.

– Сосед!

– Передай родителям, я сам заеду!

– А как он узнал? – спросил во дворе Комаров. Денис приложил ухо к его голове. Ожидавшие их пацаны, загоготали.

И в субботу директор завернул на хутор. В клетчатой рубашке и в кепке «на темя» – передовик с агитки былых времен. Филя заворчал, но не поднялся с душистых стружек в углу сарая.

Степанов разглядывал Кузнецова: движения не суетливые и точные. Речь с юморцой. Но скоро неловкость перед инвалидом сменило беспокойство: гость чувствовал себя голым в аквариуме натуралиста. Взгляд этот был отовсюду. Разум бунтовал: слепой, а видит!

– Как это у вас, получается? – спросил Степанов. Пилот понял.

– Ну, например, костер зимой. Как не повернись, а тепло чувствуешь. Вот вы для меня по цвету и качеству примерно, как огонь…

– Предположим. А вообще… – Степанов сделал круговое движение руками.

– А вообще? – пилот мизинцем поскреб подбородок. – Не знаю. Я только то, что было, но забыто, пока… пока все хорошо. Все это, – отвертка в его руке быстро описала дугу и наугад остановилась в направлении леса, синевшего в проеме сарая, – имеет смысл лишь с нами. Природа, или еще что. Вот у нас с этим взаимоотдача. Пока, правда, отдавать у меня хуже выходит…

Андрей Васильевич осмотрелся. Инструменты аккуратно расставлены и развешены вдоль стен сарая. Центром этого простого и понятного мира был коренастый человек в комбинезоне, впускавший чужого в запасник сердца…