Узкие врата
Шрифт:
Новый звук выстрела, бухнувший, как собачий лай, пинком выпроводил его из небытия обратно. Тело, навалившееся сверху, превратилось из источника бешеной боли просто в мягкую, мешающую дышать, оползающую вниз гору, и Алан сполз вслед за нею, полуослепшими глазами сквозь розовый дымок глядя на Короля.
Артур, бледный, с закушенными губами, в одной мятой футболке стоял над ним, двумя руками держа перед собой еще теплый пистолет.
Труп полицейского, с головой, запутавшейся в наброшенной сверху синей джинсовой курточке, курточке, в которой зияла прожженная выстрелом круглая дыра. Пустая кобура хрустнула под телом,
— Ар…ти… — выговорил Алан, с трудом разлепляя губы. Ему было трудно говорить, но еще труднее — думать, соображать, что происходит, что надобно делать дальше. — Ты… его… убил.
Мальчик кивнул. Руки его сильно дрожали. Он хотел что-то сказать, но вместо этого побледнел еще сильнее, все не выпуская пистолета, оперся на машину, согнулся пополам — и его стошнило.
Алан попробовал встать — и, как ни странно, ему это удалось. Бок слегка кровоточил, но болел несильно: пуля прошла навылет, не зацепив ничего существенного. Хуже всего оказалась правая рука, отказывающаяся повиноваться, вся пульсирующая болью, да еще — настойчивый розоватый туман, все сгущавшийся перед глазами. В голове от двух ударов что-то сместилось, и соображать давалось с трудом.
Однако нужно было доделать начатое. Усатый полицейский лежал без сознания, основательно Аланом придушенный — но мог со временем и прийти в себя. Алан, нагибаясь медленно, как старик, вынул пистолет из кулака лежащего, разгибая палец за пальцем; но выстрелить в бессознательного не смог. Так и стоял над ним в розоватом тумане, покачиваясь и слушая свое тело, которое начало болеть разом во всех раненых местах, решив наконец заявить хозяину, что пора бы ему и на покой.
Арти, которого только что вырвало, с отвращением вытер губы рукой. Посмотрел на руку с не меньшим отвращением — и вытер ее о штаны. Кажется, на этот раз мозгов у него было побольше, чем у Алана, несмотря на то, что он только что убил человека. Это осмысленный и железный Арти достал из кармана Аланского рюкзака складной ножичек и аккуратно по очереди проткнул им все четыре шины. Потом отыскал в машине рацию — черный ящичек вроде радиотелефона, у него в руках как раз начавший хрипеть и курлыкать — и несколькими ударами рукояткой пистолета размозжил его в куски.
Алан наблюдал за его деятельностью сквозь свой красный туман, и восхищался бы — но не мог. Слишком болела рука. И голова. И поясница. И бок.
Солнце светило закатным, багрово-оранжевым светом, окрашивая в красное и без того красное поле боя, длившегося не долее трех минут.
— Надо куда-то деть тело, — сообщил стеклянным голоском Арти, поднимая свою куртку с головы трупа. Алан послушно кивнул, думая, что же будет, если он потеряет сознание. Потом он левой рукой помог мальчику затолкать тело в фургон. В ту самую открытую заднюю дверь, которую закрыли бы за ними обоими.
Бессознательного человека — а что с ним сделаешь — оставили как есть. Алан хотел проверить, жив тот или нет, но понял, что если наклонится — то упадет и уже не встанет. Оба пистолета, так неуместно смотревшихся в тоненьких руках мальчика, Артур положил в свой рюкзачок, чтобы выкинуть где-нибудь по дороге. И лучше — в воду.
Теперь надо было уходить. И уходить не по шоссе, а лесом, если не желаешь, чтобы вслед за полицейскими за тобой приехало несколько десятков их друзей и
Арти вытащил из Аланова рюкзака чистую майку, разорвал на две половины, сделал толстый тампон. Когда-то у двоих искателей короля была походная аптечка, а в ней бинты, йод, ранозаживляющая мазь… Но все эти сокровища остались в рюкзаке у Годефрея, а Годефрей остался далеко-далеко, по ту сторону мира, и жалеть об этом было незачем. Поэтому пришлось ограничиться жеваными листьями подорожника и тампоном, плотно примотанным к боку полосами пластыря. Пока сойдет и так, тем более что рука болела куда сильнее.
Они спустились с шоссе, примерно прикинув направление, и зашагали — сначала через поле, на котором белели скрюченные стволы маленьких горных яблонь, а потом — в лесок, все густеющий по мере продвижения, а закат на небесах догорел, и наступила осенняя ранняя ночь.
Алан шел, и каждый шаг отдавался во всем теле тупой оглушительной болью. Несколько раз он останавливался от розоватого дымка, все уплотнявшегося в глазах, и страшное головокружение выворачивало тошнотой его пустой желудок. Вернее, в первый-то раз он был еще не совсем пустой, а потом остались только мучительные позывы.
— Были бы мозги… было бы… сотрясение, — ответил он чуть слышно на встревоженный молчаливый взгляд Артура Артуровой же шуткой, с трудом отрываясь от очередного спасительного дерева. — Надо… идти. Только вот попью… водички.
Поклажей они с Артуром поменялись. Алан, который сначала намеревался решительно в этом отказать, на третьем шаге под увесистым рюкзаком безропотно отдал его мальчику. Тем более не такой уж он был и тяжелый, килограмм двенадцать, а Алану что-то нелегко было нести и свой собственный вес.
Наконец, окончательно потеряв направление в темноте, они улеглись спать куда попало, у каких-то корней, на Аланов расстеленный спальник, крепко прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. Правая рука продолжала пульсировать болью, а левая вообще, кажется, не была предназначена ни для какой деятельности; ей даже пробку с фляжки было трудно открутить, даже, извините, растегнуть штаны, чтобы сходить в туалет. Алан уснул очень быстро, несмотря на боль, и стонал во сне, а Артур лежал рядом, греясь об его очень горячее, словно сгорающее изнутри тело, и смотрел на огромные осенние звезды меж черных ветвей. Этой ночью он впервые поплакал о своей маме. А вот спать ему почти не пришлось.
Только на рассвете, когда холод зябче всего, Артур задремал на часик, дрожа в своем свитере и простреленной куртке, куртке, запачканной в крови убитого им человека. Проснулся он от того, что начали голосить птицы — «Холодно, холодно», вопили на разные голос лесные певцы, и Артур пробудился, полносью согласный с ними, и первая мысль его по пробуждении была — что вот он и остался один. Алан лежал рядом, вытянув неестественно-синеватую в кисти руку в сторону, и рот у его был приоткрыт, как у покойника. Но он был жив — кто бы усомнился, услышав прерывистый стон, с которым тот проснулся, весь вздрагивая от прикосновения Артуровой холодной ладошки.