Узкие врата
Шрифт:
Инга же чуть опасалась этой книжки, держала с ней дистанцию и как будто боялась попасть под влияние загадочных назиданий на ломаном торжественном языке. Теперь, удаляясь от утлой часовенки по сумеркам, опускавшимся на ажурные склепы, Инга верила в силу исцелений и прозрений, и магических эпитафий. Они шли сквозь лютеранскую часть кладбища, где все было иным – исполинским, насупленным и по-немецки фундаментальным. Манили тайны иноверческих жизней, которые закончились здесь, так далеко от фуг, кирх и настоящего пива.
Вернувшись, Инга еще раз мельком раскаялась о пропущенных утреннем классе и репетиции, а это уже наглость, и, значит, у Нелли начались нервные боли в эпигастре и сигареты
Нелли на пару минут отбросило волной привнесенного энтузиазма – Инга назавтра прямо в классе и выложила ей новорожденную трактовку. Лучшая защита от нагоняя – говорить первым. Обдумав, учительница сухо парировала:
– Тебе бы романы писать…
Но ругать за прогулы не стала. «Интересно, Нелли – еврейка?» – первый раз задумалась Инга. В первый и в последний. Эльвира вместе с еврейским вопросом быстро улетучилась из ее жизни, пройдясь легким ураганом по жестким кирпичикам мироздания. Кое-где пробились крохотные бреши, образовались сквознячки, смутное волнение вперемешку с эйфорией между строк, объяснимой лишь тем, что Инга приучилась поглядывать вверх, в невидимые очи небожителей. И ждать от них несложных радостей.
За то, что появился Алеша, Инга всерьез благодарила Ксению Блаженную, она и Эльвире хотела коробку конфет подарить, но та опять запропастилась в ожидании Иерусалима.
Алеша играл вторые роли. Вроде злополучного лесничего Ганса. Ему шли ботфорты, шляпка с пером, задумчивость. Инга, глядя в его сторону, не сомневалась, что у него уж точно графа «семейное положение» заполнена. Но Леша оказался свободен. Совсем! Ни даже девушки-подруги, ни к чему не обязывающей, ни даже наметок на прицельный флирт. С дамами донельзя мил и как будто лишен навязчивого честолюбия. Последнее подкупало особенно: быть может, они с Ингой – кошки из одного лукошка. И плевали оба на удобные места под солнцем… Алеша неловко шутил, что лично его место – откидной стульчик под дождем. А женщину хлебом не корми, дай мужчину пожалеть, тогда она у него в кармане. Даже если – пожалеть слегка. Даже если – он сам того не желал.
Не очень удачливый, но довольный происходящим, – это интригует, это тема для импровизаций. Да и если на то пошло, счастлив не тот, кто получил многие почести, а тот, кто получил, что хотел. Что же он такое хотел, что сумел получить? – иной раз гадала Инга. Жадно выискивая аналогии со своей фабулой, она подталкивала судьбу на свидание с непонятным, уравновешенным, улыбчивым Алешей, и судьба понуро послушалась.
Они пошли на выставку каких-то привозных шедевров. Выяснили, что оба не видели, и Алеше пришлось ее пригласить. Не то чтобы нехотя, а потому, что была во всей этой истории натянутость, как в бессмысленных рифмах игры в чепуху. Ведь ничего бы не случилось, если бы Инга не намагничивала так
Обнадеженная и на всякий случай разочарованная заранее, Инга бродила по залам, Алеша – немного поодаль, до искусства ли тут?! Проскальзывает в фазе знакомства этакий пророческий моментик, который, если поймаешь, станет ясно, что же дальше. Чем кончится и чем сердце успокоится. Ведь кончается все. Охлаждением, ссорой, неминуемым разрывом, разводом, смертью, наконец, смертью в один день или по очереди, счастливым итогом в кругу потомства или… Какая разница, если с Лешей все должно было кончиться ничем. Натужные встречи должны были раствориться без осадка в вязком течении сезонов, как железка в смеси кислот, почить в бозе без драм и сожалений. Это не страсть, повесила нос Инга. И вдруг решила: раз нет страсти, значит, ее нужно выдумать. И тут началось.
Сначала исчезла Олеська, предварительно дав напутствие срочно «сходить» замуж, замуж не важно за кого, – а сама сгинула «в притонах Сан-Франциско». Инга металась и вертела головой, не веря, что мюзик-холл – это не сказка, а быль. Они давно не виделись, но у Олеси всегда свои бурные дела, а тут болтают, что она – наркоманка. Все неправда! Олеська хоть и без царя в голове, но этот царь у нее в другом месте и не даст ей слететь с ее кряжистых рельсов, в ней текут прижимистые хохляцкие крови. Инга повисла в вакууме неведения.
Олесю из театра турнули, и в примы потихоньку начала вылезать Марина. Их однокашница с глазами зелеными, как у русалки (по ее собственной версии), а на самом деле цвета крутого холодца. Марина заняла нишу, столь недальновидно отвергнутую ветреной Олесей. А именно – местечко у Главного трона. Не то чтобы Олеся сказала бескомпромиссное «нет» царю-батюшке, главному балетмейстеру. Это было бы безумством. Она просто по рассеянности забыла должным образом ответить на знаки внимания: манкировала приглашением в один знатный дом, острила не слишком милосердно, обзывая его «курощупом в белых перчатках» за надменную похоть. Что с нее было взять, если у нее были другие «мальчики». Марина же… но что греха таить, Инге она казалась вполне себе ничего. Они раздевались в одной гримерке, на четвертом этаже, их трюмо стояли рядом, и Марина однажды угостила Ингу бутербродом с балыком. На заре отрочества Нелли просветила Ингу насчет деликатесов, и та понемногу научилась принимать угощения с достоинством, без неофитского ажиотажа. Марина держалась барыней милосердной, только вдруг обронила про Алешу:
– Осторожнее, он стукач.
Ингу это рассмешило по-девичьи недальновидно. Что за нелепость! Но у гадких сомнений живучие и цепкие семена, она непроизвольно принялась присматриваться к Алеше и вот что высмотрела. Мама у него страдала атеросклерозом, ходила по улице в просторной шляпе с перьями, раздавала продавцам автографы вместо денег, и, пока те изумленно таращились на волевой стремительный росчерк, мама удалялась восвояси.
– Она хулиганка! – восторгалась Инга.
– Она больной человек, – отрезал Алеша.
Что касается домашних, тут юмор был ему не попутчик. Следующим домашним был пес Христофор мало кому ведомой лохматой породы барбет, добряк и дурашка несусветный, открывший Инге неожиданные Алешины приметы.
– Вот если собака обстоятельно нюхает женщину… ну, ты понимаешь где… значит, она не мылась. Или у нее «учет».
В устах равномерно учтивого Алеши эти нотки не вписывались в партитуру. Вот если бы у Игоря, то никакого диссонанса, думала Инга. Но таки решила записать сие Алеше в достоинства, ведь блики Драгоценного были великим приданым. Христофор полюбил Ингу, как и всех, она же теперь намывалась с особой тщательностью.