Узкий круг
Шрифт:
– Иван Иванович ужасный ретроград, - усмехнулся Игорь Андреевич.
– Льва Толстого перечитывает на сон грядущий.
– А вы?
– спросила Шурочка.
– Для вашей робототехники требуется любить модернистов?
Игорь Андреевич махнул рукой: мол, какие, к черту, модернисты!
– Предпочитаю техническую литературу и песни Высоцкого, - сказал он. О человечестве думаю в целом хорошо. Женат. Несудим. Какие еще вопросы?
– А можно сделать мыслящего робота?
– продолжала Шурочка.
– Чтобы вам его было жалко, как человека?
– Ты хорошая девочка, - улыбнулся Игорь Андреевич. Его моложавое твердое
– Давай прокачу тебя на санках?
– Давайте, - согласилась она и посмотрела на Цыганкова. Тот пожал плечами, но ничего не сказал.
– Нет, лучше потом, - передумала Шурочка.
– Надо повторить!
– торопливо вмешался Адам, словно хотел удержать ее, правда, с опозданием.
– Иван Иванович, тост!
Через полчаса поспели шашлыки. Поляна уже казалась обжитой, все чувствовали приятную расслабленность и доброжелательность. Цыганков вспомнил приключения в шабашных бригадах, свою ловкость и предприимчивость. Он разыгрывал в лицах, как брали у него взятки: одни - застенчиво, другие весело, третьи - с презрением. Он как будто хотел раскрыться без утайки, без стеснения и продемонстрировать темные стороны жизни, касаться которых, пожалуй, мудренее, чем овладеть какой-то робототехникой. Однако с ним никто не спорил, его вызов остался незамеченным.
Игорь Андреевич рассказал потом о своей случайной встрече с Высоцким: знаменитый певец был маленького роста и поразительно не походил на супермена, каким его часто представляли. "Поэтому, - признался Игорь Андреевич, - я был разочарован и предложил ему побороться руками. Он не отказался. Я легко положил его. Тут же он потребовал снова бороться. На что он надеялся? Пусть я не богатырь, но кое-какая силенка есть... Сцепили мы кисти - и я медленно ему поддался. Стыдно стало, что ли... Зачем, думаю, настроение человеку портить? Завидую чужой славе? Ведь не в росте и силе все дело..."
Игорь Андреевич вытащил из сумки магнитофон, и над поляной понесся хриплый надрывный голос поющего человека. Слушали молча, с какой-то неловкостью, возникшей от мысли, что этот человек уже умер, а они живут...
Шурочка поправила ворот шубки, запахнулась поплотнее.
– Замерзла?
– заботливо спросил Игорь Андреевич и обнял ее за плечи.
– Но-но!
– вдруг прикрикнул Цыганков.
– Оставьте девушку...
– Зачем так шуметь?
– улыбнулся Игорь Андреевич и убрал руку.
– Не ценишь нашей компании, - с досадой сказал Цыганкову Иван Иванович.
– Все вознестись хочешь, как петух. Вот прими, Володя, рюмку, охолонь.
– О, вы хозяин!
– насмешливо протянул Цыганков.
– А мы перед вами малые людишки, вечные младшие научные сотрудники... На нас и прикрикнуть незазорно. Кто ж осудит хозяина?
– Верно: хозяин, - кивнул Иван Иванович.
– Даже пансионат мой. Построил для своих работников... А как ты тут очутился, не пойму. Взятку небось дал? Ты ведь тоже мнишь себя хозяином?
– Иваныч! Голубчик!
– вмешалась Марго, надвигаясь на него грудью и сдвигая ему набок тяжелый каракулевый "пирожок".
– С кем вы спорите? Прямо бог Саваоф и муравей!
– Бог Саваоф!
– хмуро повторил Иван Иванович.
– Так пусть не богохульствует... Хорошо сидим. На природе. Культурно. Пригласили молодежь для веселья. Чего ж выкобениваться?
– Он
Цыганков отвернулся от него, выключил магнитофон и буркнул:
– Хватит ему сипеть.
Кажется, у него пропала охота задираться. Он отошел к костру, постоял над мерцающими углями, подкинул в них дров.
– Покатаемся?
– снова предложил Шурочке Игорь Андреевич.
– По ночной дороге да в саночках?
Шурочка не отвечала, смотрела на Цыганкова.
– Покатаемся?
– повторил Игорь Андреевич.
– Иван Иванович, зачем вы так разговаривали с Володей?
– задумчиво спросила Шурочка.
– Вы же нас унижаете. Почему? Потому что можете пригласить его строить вам корпус? Потому что он не такой, как вы?
– Шура, прекрати!
– велел Цыганков.
– Не лезь в мужские дела.
– Забавно! Кого я унизил?
– удивился Иван Иванович.
– Только одно замечание сделал.
– Нет, вы всё прекрасно понимаете, - возразила Шурочка.
– Мать, кончай взбрыкивать, - недовольно сказала Марго.
– Никто на тебя не покушается, дыши спокойно.
– Почему ты молчишь?
– спросила Шурочка у Цыганкова.
– Конечно, они сильные, они все могут... Размазня ты, Володя!
– Александра, к чему эти семейные сцены?!
– раздраженно ответил Цыганков.
– Избавь. Хочешь, покатайся на санках!
– Заткнули тебе рот, - негромко произнесла Шурочка.
– Да, мать, прокатись, - добавила Марго.
– Володя, чего ты испугался?
– спросила Шурочка.
– Пусть ты не сильный мира сего - разве это главное?..
– Она шагнула к нему, взяла под локоть. Пошли отсюда?.. Ну пошли?
Цыганков тихо и очень внятно ответил:
– Я тебя прошу: покатайся сейчас на санках!
– Я уйду одна, - пригрозила Шурочка.
Цыганков подвинул ногой неровно горевшее полено и ничего не сказал.
Несколько мгновений она смотрела на его четко обрисованный профиль с движущимися по нему отсветами и ждала. Потом запахнула ворот, подошла к Игорю Андреевичу и попросила отвезти ее в пансионат.
7
Вечером, после семи, Митя должен был привести свою невесту к родителям на смотрины. Хохловы издавна знали ее как одноклассницу дочери, но тем не менее ждали с беспокойством, надеялись действительно рассмотреть в ней то, что подвигло сына к женитьбе.
Митя предупредил, что не надо никаких торжественных застолий, достаточно шампанского и торта. Однако был приготовлен настоящий ужин: икра, грибы, тушеная утка с яблоками, пломбир. В хохловском кабинете поставили стол, который обычно лежал в разобранном виде под супружескими кроватями. В центре стола сияла хрустальная ваза с темно-красными розами; их купил на рынке сам хозяин и на вопрос жены: "Сколько уплатил?" - лишь махнул рукой. Конечно, зимой цветы стоили недешево, но Хохловы могли позволить себе такую роскошь, да и не в цветах было дело, а в том, что отец и мать были поражены решением сына и не знали, как к этому относиться. Они лишь знали, что у Ирины до Мити уже была любовь с другим юношей, а может быть, и не только с ним одним, поэтому смотрели на Митины встречи с ней как на что-то временное, чему не придают большого значения. Теперь все менялось. Они были растерянны и винили себя в гнилом либерализме. Что было делать?