Узнаёте? Алик ДеткинПовести
Шрифт:
— Не надо меня записывать, — схватил я библиотекаршу прямо за синий рукав. — Не надо… Я уже и так… давно к вам хожу…
— Где же ваш читательский билет?
— Билет?.. Ах, билет?! Билет я дома забыл.
— Тогда придётся паспорт в залог оставить.
— Конечно! — обрадовался я, нацепляя на нос мамины очки. — Возьмите себе на здоровье!
Библиотекарша удивлённо подняла на меня глаза, но ничего не сказала.
— Мне бы «Двенадцать стульев», — попросил я уж таким тихим шёпотом, что она даже и не расслышала толком.
— Стулья? Да, да, стулья для читателей имеются, конечно. Пожалуйста,
Да, я, конечно, побледнел, когда она заговорила про читательский билет. Но теперь уж опасность миновала.
Седая библиотекарша была похожа на старую добрую учительницу, и ей, наверно, очень трудно было сердиться.
— Мне бы книжку «Двенадцать стульев»… Книжку… — уже громче попросил я.
Она довольно ловко для своих лет поднялась по деревянной приставной лестнице и с трудом вытащила потрёпанную книжку, плотно зажатую соседними томами. Книжный ряд тут же сомкнулся, и даже никакой щёлочки не осталось. Библиотекарша медленно погладила потрёпанную книжку, потом погладила корешки других книг, будто утешая их: ничего, мол, ваша соседка скоро вернётся на своё место. Спускалась она с лестницы гораздо медленней, чем поднималась, нежно прижимая книжку к груди.
Книга эта сразу, уже одним своим видом, мне очень понравилась. Я любил зачитанные книжки с пожелтевшими страницами и зубчатыми, потрёпанными краями. У таких книг даже запах какой-то особенный: понюхаешь — и сразу читать захочется.
Я вошёл в читальный зал, весь уставленный очень солидными и важными столами. Я ещё ни разу в жизни нигде не заседал, но мне всегда казалось, что именно за такими вот длинными столами происходят всякие длинные и скучные заседания, против которых статьи в газетах помещают. В зале была мёртвая тишина. И только сами книги, которые чувствовали себя здесь полными хозяевами, чуть-чуть нарушали её: они осторожно переговаривались, шелестя страницами. Все сидели с опущенными головами, словно провинились в чём-нибудь.
Я пошёл к самому дальнему столу, за которым сидел один только человек — пожилой, лысый дядя. На улице стоял конец апреля, а дядя был в белых полотняных брюках и белой рубашке с отложным воротником. Словом, одет он был до того по-летнему, что мне показалось, будто в читальном зале очень жарко и душно. На столе возле него лежали белая панама и палка с толстой гнутой ручкой.
Читая журнал, лысый дядя всё время улыбался и согласно покачивал головой.
Я стал перелистывать «Двенадцать стульев» и вскоре понял, что Дима сравнивает меня с самым настоящим жуликом. «Ну ладно! — подумал я. — Вот прочту побольше книг и найду, с кем тебя самого сравнить!.. Найду какого-нибудь злодея!»
Но вскоре я перестал злиться и начал потихоньку хихикать, что почему-то доставило лысому дяде большую радость. Можно было подумать, что он вместе со мной читает книгу и ему тоже очень смешно.
Наконец я добрался до главы о шахматном турнире и уж захохотал прямо во всё горло. В дверях сразу появилась старая библиотекарша. Вид у неё был такой, словно в доме начался пожар и пламя уже пожирало самые ценные книги.
— Что
За меня библиотекарше ответил лысый дядя:
— Ничего особенного. Просто молодой человек очень заразительно смеётся, а смех — это те же витамины. Послушайте, как он хохочет. Нам с вами так уж не похохотать!
— Но хохотать надо про себя! — возразила она.
— Нет, вы послушайте только, что здесь написано! — воскликнул я, думая рассмешить библиотекаршу. — Здесь написано: «Великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни…» Всего второй раз! А полез сражаться на тридцати досках!..
— Ну и что? — преспокойно спросила библиотекарша. — Это вовсе не значит, что можно безобразничать в читальном зале. Смейтесь, пожалуйста, про себя. Иначе я вас просто выведу отсюда.
— Не дают развернуться молодому организму, — вздохнул добрый лысый дядя.
А я продолжал читать про шахматный турнир. Я, честно говоря, не очень-то понимал, как это можно «хохотать про себя». Но всё же старался: зажимал рот рукой, фыркал то в рукав, то в носовой платок, а то прямо в книжку.
Глава о турнире с каждой строчкой становилась всё смешнее. Когда, наконец, «великий комбинатор» проиграл двадцать девять партий из тридцати возможных, мне очень захотелось прочитать эту главу Витьке Бородкину. «Ходит сейчас один по вестибюлю, читает объявления, — с жалостью подумал я. — Небось уж все их наизусть выучил!» Витька хоть и был нытиком, но мы с ним всё-таки родились в одном доме, «дружили, как говорила мама, буквально с пелёнок» и всю жизнь за одной партой сидели.
Да и вообще я очень любил пересказывать своим приятелям и папе с мамой фильмы, которые мне нравились, и книжки любил перечитывать вслух. Читая, я всё время предупреждал: «Ох, сейчас страшно будет!.. Ох, сейчас смешно будет!..» И если мои слушатели и правда волновались или смеялись, я получал огромное удовольствие. Мама говорила, что это «непроизводительная трата времени»: «Лучше бы сам что-нибудь новенькое почитал». А папа не соглашался с мамой и говорил, что в моём характере понемножку «торжествует общественное начало».
В общем, мне очень захотелось почитать Витьке главу из «Двенадцати стульев». Но как это сделать? Как вынести книгу в вестибюль?
План созрел довольно быстро: положу «Двенадцать стульев» под рубашку и выйду как будто для того, чтобы попить газированной воды. Пить мне и правда хотелось. Всё было просто. Но как только я подносил книгу к вырезу своей майки, через который нужно было пропустить «Двенадцать стульев», лысый дядя поднимал на меня свои добрые глаза, а мне приходилось нежно прижимать книжку к груди, как это делала старая библиотекарша.
Лысый дядя умилялся чуть не до слёз:
— Ах, до чего наша молодёжь любит литературу!
Когда же наконец он углубился в свой старый журнал и на несколько минут оставил меня в покое, оказалось, что вырез на майке маловат и «Двенадцать стульев» туда не лезут. Пришлось действовать, так сказать, с чёрного хода. Я вытащил майку из брюк — и тут добрый дядя вновь с любовью взглянул на меня.
Заметив некоторое изменение в моём туалете, он очень удивился.
— Как-то жарко, знаете. Душно… — объявил я и стал обмахиваться краем майки, вытащенным из брюк.