Узник моего сердца

Брэнтли Пейдж

– Они посланы свыше! – пошутил один из стражников. Неужели пора подсчитать деньги? Даже, если они поделят выручку, которую могут получить за коней, на всех, все равно неплохо!

– А вдруг это ловушка? – задал вопрос самый осторожный. Свесив голову, он с подозрением всматривался в лошадей, миролюбиво пасущихся неподалеку от стены.

– При чем тут ловушка? – вмешался третий. – Лошади, как лошади.

– Ты прав. Дураки мы будем, если не поймаем удачу, плывущую прямо в руки.

Стражники все еще спорили, когда сеньор де Фонтен и несколько мальчиков-конюших подъехали к воротам

замка. Они поймали и привели лошадей в Гайяр. За бдительность часовые получили от Лэра по монете, что заставило их размышлять целый вечер.

Николетт не успокоилась до тех пор, пока не пошла на конюшню и не увидела любимую кобылку собственными глазами. В фартуке она принесла любимице кучу маленьких ароматных яблок, которыми – одно за другим – угощала лошадку с добрыми глазами. Яблочный сок стекал по коричневой морде животного.

– Ты мой талисман, – прошептала Николетт, поглаживая шелковистую шерсть на шее кобылы. – Ты унесла меня от опасности, спасла мне жизнь. Маленькая, хорошая, отважная моя лошадка.

Кобыла с удовольствием принимала угощение и ласку.

– А ты? – Николетт укоризненно посмотрела на Лэра. – Ты когда-нибудь благодарил своего коня за то, что он спас тебя?

Лэр взял одно яблоко.

– Его и так неплохо кормят, – он со смехом перебросил яблоко из одной руки в другую. Отважный жеребец, так и не дождавшись угощения, ткнул мордой в грудь хозяина.

– Он сейчас укусит тебя, – сказала Николетт. – И будет прав. Именно это ты и заслужил.

Лэр посмотрел на нее и тихо рассмеялся, так и не желая отдавать яблоко Ронсу и перекидывая его из одной руки в другую.

– Тебе нравится играть со мной, правда, Ронс?

– Ты такой жестокий! – воскликнула Николетт, продолжая гладить кобылу.

Лэру, наконец, надоело перебрасывать яблоко, и он поднес его к губам жеребца, где оно исчезло через мгновение.

Николетт услышала, как сапоги Лэра скрипят по полу, устланному соломой. Де Фонтен обхватил ее за талию до того, как она успела увернуться.

Вечером к Лэру пришел Риго. Они долго беседовали в главном зале. Когда Николетт услышала, что де Фонтен хочет наутро вернуться в Жизор, сердце у нее упало. Но она ничего не сказала до тех пор, пока не осталась наедине с Лэром.

– Почему? Зачем?

Де Фонтен сел рядом с ней на кровать, снимая сапоги.

– Чтобы купить коров, лошадей. Я же объяснял тебе.

– Нет, – Николетт привстала и сощурила глаза. – Ты едешь не за этим. Ты хочешь доказать себе, что не боишься Симона Карла. Ты страшишься, что люди будут говорить о тебе: он такой же трус, как Лашоме. Это так глупо!

Лэр повернулся к Николетт, нежно обнял за плечи, прижал к подушке.

– Ты – маленькая жужжащая оса, – он ткнулся носом ей в шею и поцеловал. – То здесь укусишь, то здесь. Очень соблазнительная маленькая бургундская оса.

Разговаривать с ним бесполезно. Через минуту у Николетт не осталось никакого желания продолжать спор.

ГЛАВА 17

Приезд епископа вызвал большой переполох в аббатстве Сен-Северин. Обитель еще не оправилась после нападения разбойников. Немало монахов и слуг было убито, кельи

разорены, угнано много скота. Во всем обвиняли беглых крестьян-мародеров, утративших веру в Бога.

Епископ д'Энбо, выслушав рассказ аббата о той ночи, пришел в такой ужас, что не мог уснуть даже после изрядной порции вина, выпитого за ужином. Мягкое, шелковое постельное белье, которое епископ всегда брал с собой в путешествие, тоже не принесло успокоения.

Симон Карл вовсе не испытывал страха перед крестьянами-мародерами. Въехав в красноватом свете факелов во двор аббатства, он думал о том, что Рауль де Конше вряд ли доброжелательно отнесся к последней неудаче Симона. Скрипя зубами, Карл мечтал о том, чтобы свернуть шею де Фонтену, этому самодовольному попугаю. Подернутая инеем трава хрустела под его сапогами.

Послушник с фонарем в руках провел Симона через двор, мимо еле различимых в темноте хозяйственных построек монастыря в небольшую комнату, хорошо освещенную лампой, висящей на цепях.

На одном из обитых бархатом кресел сидел Рауль де Конше и вертел в руках кубок с вином. Когда он поднял глаза на Симона, в них сверкал гнев, а синеватый, чисто выбритый подбородок напрягся. Прежде чем Карл хоть что-то смог сказать в свое оправдание, де Конше презрительно фыркнул:

– Оставь оправдания при себе! Ты просто бездарный мужлан! Тебя нужно привязать к хвосту лошади и пустить ее галопом – пусть скачет до самого Клермона!

– Милорд, – сказал Карл, медленно стягивая с головы меховую шапку с круглыми полями, – де Фонтен был уже далеко, когда я узнал, что он покинул Жизор.

И забыв, что барон не приглашал его сесть, Симон плюхнулся на второе бархатное кресло, готовясь дать полный отчет о происшедшем. Может быть, не со всеми деталями, но достаточно полный, чтобы избавить себя от дальнейших упреков.

– Ты осмелился сесть без моего разрешения!

Резкий голос де Конше заставил Карла вскочить. Но… его куртка и бриджи, отнюдь не первой свежести, оставили на бледно-желтом бархате несколько грязных пятен и колючек. Голос Рауля загремел, словно гром.

– Ты – рыбья кровь, глупая башка! Посмотри, что ты наделал!

– Простите, сир, – прошептал Карл, неуклюжий, словно бык, и смущенный, как глупая служанка. – Ничего особенного, сир. Все можно отчистить. Расправить складки. Снять колючки.

Лицо Рауля де Конше странным образом изменилось.

– Затяжки, складки, – проговорил он себе под нос, словно впервые слыша эти слова. – И, конечно, колючки, – неожиданно он вспомнил, как Николетт Бургундская расправляла складки своего грубого балахона, когда сидела перед епископом. В какой-то миг де Конше увидел тогда ее коленку и рваную нижнюю юбку в темных пятнах. Тогда он подумал, что это следы месячных. Но еще была колючка, приставшая к ткани. Где женщина, запертая в башне, может подцепить на юбку колючку? Чем дольше де Конше думал об этом, тем убедительнее ему казалась собственная догадка. Нет, Николетт отнюдь не производила впечатление женщины, которую плохо кормят и с которой плохо обращаются. Щеки розовые, руки полны нежной силы. Рауль глянул на Симона, склонившегося над креслом.