УЗНИК РОССИИ

Дружников Юрий

Восемнадцатилетний сын барона Жозефа Дантеса, обремененного большой семьей и мизерным достатком, учился в Сенсирском военном училище, воевал, а затем повис на шее у семьи. Причина его перемещения в Германию не совсем ясна, но факт, что в Пруссии нашли родственников, к которым отец отправил сына, видимо, по материальным причинам. Использовав связи, обратились к принцу Вильгельму, но получить офицерское звание тут не удалось, и Вильгельм порекомендовал Дантесу отправиться в Россию: жена Николая Павловича была сестрой Вильгельма. Рекомендательное письмо Дантес вез с собой.

Карьера Жоржа Дантеса в России известна. Протекция встреченного

им по дороге голландского посланника Луи-Борхарда Геккерена обеспечила молодому французу ковровую дорожку в высший свет, встречу с царем, должность с десятью тысячами рублей жалованья в год, вдвое больше пушкинского. Из отечественной литературы, накопленной за полтора столетья, мы знали, что посланник Геккерен усыновил Дантеса. Однако голландские исследователи Баак и Грюйс давно доказали, что в действительности усыновление оказалось юридически незаконным и не было оформлено. Вот плоды изоляции от Европы: в России до конца ХХ века считалось историческим фактом то, что еще в тридцатые годы было опровергнуто на Западе.

Специальная грамота короля Нидерландов разрешала Дантесу получить подданство, имя, герб Геккерена, а значит, и его состояние. Это и было так называемое усыновление, о котором Геккерен, вернувшийся в Россию, сообщил ложные сведения. Для чего Геккерен распространял свою версию? Видимо, чтобы ему было сподручнее поддерживать тесные отношения с «приемным сыном».

Перед Дантесом открывалась почти невероятная перспектива карьеры: теоретически он мог стать в будущем одним из первых лиц Российской империи, скажем, министром или шефом Третьего отделения. Он обладал рядом несомненных достоинств, и первое среди них – его целеустремленность в карьере. Слово «карьера» следует понимать здесь в положительном смысле, как благо и как это понимается на Западе, а не в традиционно-негативном российском контексте (который, кстати, меняется). Сенат и гвардия оказывали протекцию французу.

Служивший вместе с французом в Кавалергардском полку князь Александр Трубецкой вспоминал, что это был жизнерадостный, находчивый, веселый, общительный человек, многим близкий приятель: «И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позднее». Трубецкой имеет в виду его голубизну.

Гомосексуальные причины породнения холостяка Геккерена с молодым красавцем-офицером, конечно же, были понятны в обществе всем, на «греческую любовь» в российской армии и в дипломатии закрывали глаза. Пушкин посмеивался над чересчур активными голубыми вроде своего приятеля Филиппа Вигеля («Тебе служить я буду рад… но, Вигель, пощади мой зад!»), однако дружил с ними. Возможно, ревность к ухажеру своей жены не возникала по этой причине: да, флирт имеет место, но ведь Дантес, как всем известно, – любовник голландского посла.

Авторы, изучающие отношения Пушкина и Дантеса, подчас не придают значения одному любопытному факту: Пушкин был давно, задолго до появления Дантеса в Петербурге, близко знаком с Геккереном. Они общаются с 1830 года, между ними добрые отношения и дружеские беседы при встречах у общих знакомых, они вместе веселятся, принимая участие то в костюмированной поездке, то в танцах на балах. Пушкин бывает дома у Геккерена, а стало быть, находит его интересным собеседником. Дипломат часто уезжает за границу, привозит книги и журналы, они становятся доступными поэту. Ни единого плохого слова не сказано Пушкиным о Геккерене до самого

конфликта осени 1836 года.

Какие бы мы догадки ни строили, простой факт, что Дантес долго ухаживал за мадам Пушкиной, доказывает серьезность его любви к ней. А то, что она его не отталкивала и не прекращала этой двусмысленности – о ее взаимности. Светский воздух уже полнился сплетнями, и поэт, с интересом питавшийся слухами, не мог их не слышать.

Весной 1835 года Геккерен уезжает более, чем на год, и Дантес может действовать свободнее. Как явствует из его писем, он обещает Геккерену, что его страсть к «самому прелестному созданию в Петербурге» утихнет к возвращению приемного отца. Но главное тут, что пылкая страсть существует, сколько бы ни отрицали ее пуристы. Серьезность ситуации для Дантеса в том, что он находится в двух любовных связях одновременно: с Натальей и с Геккереном.

Неизвестно, как развивались бы отношения Натальи и Дантеса, если бы Пушкин не разыграл трагический спектакль. Ведь не разреши жена Пушкина, Дантес ее не преследовал бы. Не исключено, однако, что Наталья сознательно разжигала ревность мужа, который был занят другими женщинами, дразнила его, рассказывая об ухаживаниях француза. Николаю Павловичу были выгодны сплетни о связи Натальи с Дантесом. Как бы то ни было, Дантес появляется в сюжете на фоне охлаждения отношений внутри семьи. Пока что пушкинистика недалеко ушла от советской концепции: раз сам Пушкин называл в письмах жену ангелом, то просто грех думать иначе. Спору нет, не нужно делать из Натальи Пушкиной ни богиню, ни дьяволицу; однако важно понять, что происходило.

Пушкин любил жену, но в письмах его к ней нет ни его, ни ее духовной жизни, ни поэзии, только то, что ей интересно: сплетни и деньги. Он приноравливался к вкусам жены, но был предел. Ее участие в его жизни? «Я родила ему детей, что ж больше от меня требуется?» – говорила она с возмущением сестре Александрине. Наталья так и не вписалась в его интересы, но разве не ясно было спервоначалу этому опытному бабнику, что не впишется? Похоже, лучшая часть его жизни для нее отсутствовала и ее не интересовала.

Невесте он писал письма только по-французски, а меньше чем через год после женитьбы объяснил причину, по которой он переходит в письмах к ней на русский: «Я по-французски браниться не умею». «Одно худо, – отчитывает он ее. – Не утерпела ты, чтоб не съездить на бал княгини Голицыной. А я именно об этом и просил тебя… Если ты и в эдакой безделице меня не слушаешь, так как мне не думать…» (Х.372) И бранится: «Мой совет тебе и сестрам быть подале от двора», «Сиди дома, так будет лучше», «какая ты безалаберная», «тебе уши выдрать», «вы, бабы, не понимаете счастья независимости», «Ох, семья, семья!» (Х.243, 382, 383).

Николай Смирнов писал о Пушкине, что «женитьба была его несчастье», о котором все близкие его друзья сожалели. Без состояния сам, он взял такую же жену и обеспечил себе «грустные заботы» до конца дней. И все же было бы неправильным считать, что корни происходившего в семье Пушкиных лежали в ошибке выбора невесты. Его вина, что семья не сложилась, не меньше, если не больше жены. Она попала к нему в руки юной девочкой; он – зрелый, умный, знающий жизнь и женщин. По инерции он делал ей комплименты, но, женившись, собственные правила не изменил, жил, как привык, холостяком. Все его страсти только развились: карты, загулы, постоянные измены, которыми он хвастался перед ней. Чего же ждать от жены?