Узник страсти
Шрифт:
– Даже, – перебил он, – если я не прошу у тебя прощения?
– Даже так.
Он какое-то мгновение пристально смотрел на нее, изучая темными глазами ее лицо.
– Между нами остался один нерешенный вопрос, который стал еще более настоятельным после сегодняшнего утра. Вопрос о браке.
Боль всколыхнулась у Ани внутри, но она сумела не только ответить ровным голосом, но даже слегка улыбнуться, повторяя ответ, который он сам дал ей так недавно:
– Такая жертва. В этом нет необходимости, во всяком случае не ради меня.
– Мне совершенно не нужны жертвы.
– Я должна поверить в это после того, что здесь увидела? Нет, давай забудем об этом,
– Скорее я предпочту быть твоим врагом, – произнес он, чуть ли не скрежеща зубами.
Она снова обрела дар речи только через несколько секунд. Чтобы скрыть свое отчаяние, она быстро отвернулась от него и, приподняв подол кожаной юбки, сказала через плечо:
– Как хочешь.
Равель стоял и чувствовал, как судорожно сжимаются его мышцы, в то время как он пытался усилием воли удержаться от того, чтобы не схватить ее и не притянуть к себе. Оставь ее в покое. Именно этого она хотела, не так ли? Она выразила это достаточно ясно.
Селестина вовсе не была безутешна. На самом деле ее настроение улучшалось, а горе исчезало тем скорее, чем быстрее выздоравливал Эмиль. Когда она смогла связно говорить, то объяснила Ане, что она назвала кровавым мясником вовсе не Равеля, а Муррея. Во время бала Комуса, когда Эмиль одновременно бросил вызов и Равелю и Мур-рею, она поняла, что любит именно любезного и галантного француза. Именно это внезапно пришедшее к ней понимание, а также затруднительное положение, заключавшееся в том, что двое мужчин, существовавших в ее жизни, собирались встретиться на дуэли, и заставили ее потерять сознание.
Когда она уже лежала дома в постели, к ним принесли Эмиля с разбитой головой. Мадам Роза, хоть и неохотно, но все же рассказала ей о вероломстве ее жениха. Селестина поняла, каким он был чудовищем и как он пользовался ею.
Она разрывалась между желанием оставаться рядом с Эмилем и необходимостью узнать, будет ли она освобождена от этого ужасного человека, а также пугающе настойчивой необходимостью увидеть, как на него обрушится Божья кара за то, что он сделал с Аней, и с Эмилем, и с ней самой, конечно. Она упросила Гаспара взять ее с собой.
Потом была эта ужасная дуэль. Ей показалось, что Равель просто собрался дать Муррею изрезать себя на куски по какой-то странной причине, должно быть, имеющей отношение к глупому мужскому чувству чести. Она испугалась, что Муррей убьет его в конце концов и получит возможность закончить то, что он начал делать с Эмилем, преследовать и подвергать опасности Аню и даже заставить ее саму выйти за него замуж, как она ему обещала. Она едва не сошла с ума.
Но теперь все позади, и они снова могут жить нормальной жизнью. Эмиль отлично поправляется, и, кажется, ему нравится, когда она сидит с ним, когда читает ему. Вчера он поймал ее руку, поднес к губам и назвал ее своим милым ангелом. Муррей никогда не называл ее ангелом.
Недоверие мадам Розы к Муррею получило осязаемое основание. Однако она не допустила ошибки и не стала разоблачать его перед своими друзьями, чтобы насладиться собственным триумфом, так как для этого потребовались бы некоторые объяснения, которые могли бы запятнать ее собственную дочь той же грязью, которая
Так как Селестина в основном оставалась в уединении, а Аня отказывалась ог всех приглашений отчасти для того, чтобы не смущать мачеху, но преимущественно из-за того, что она не чувствовала сейчас в себе склонности к веселью и развлечениям, Гаспару пришлось в одиночестве сопровождать мадам Розу на те немногие увеселительные мероприятия, которые приходились на период поста. Казалось, что они, возможно, чуть более открыто выказывают привязанность друг к другу, чуть больше радуются обществу друг друга, но все же никаких признаков более близких отношений не наблюдалось. Очевидно, ничто не могло помешать им продолжать до бесконечности вести тот образ жизни, который они сами для себя установили.
Было очень удачно, как сказала мадам Роза после нескольких выходов, что дуэль и Анино участие в ней случились в первый день великого поста, когда балы и приемы зимнего сезона закончились и многие уехали из города. Пересуды были, и бесполезно было ожидать, что их не будет, но они не были и вполовину столь сильными, какими непременно были бы раньше. Большинство людей, казалось, были согласны с тем, что Аня эксцентрична и упряма, если не аморальна, и что вполне вероятно, что ей никогда не удастся найти мужчину, который выносил бы ее дикий нрав. Весьма заинтересовал всех также тот факт, что Равель Дюральд, другой объект ходящих по городу слухов, исчез из поля зрения. Были люди, которые клялись в том, что он уехал из страны, тогда как другие, ссылаясь на свидетелей, присутствовавших на дуэли, говорили, что он настолько изранен, что теперь восстанавливает пошатнувшееся здоровье на каком-то курорте на Севере. Третьи же шепотом сообщали, что он уехал в деревню, где намеревался стать отшельником, как и его отец.
Аня выслушивала приносимые мадам Розой истории и сплетни, касающиеся ее самой и Равеля, но они практически не задевали ее, как если бы они относились к совершенно посторонним людям. Она выслушивала постоянные и многоречивые рассказы Селестины о том, как та относится к Эмилю и Муррею, и была рада, что сестра пострадала вовсе не так сильно, как она опасалась. Она была рада, что Селестина, казалось, нашла свое счастье, но хотела при этом лишь одного – чтобы та говорила о чем-нибудь другом, неважно о чем, лишь бы о чем-то другом. Она испытывала смутное облегчение ог того, что светская жизнь мадам Розы мало пострадала от совершенных ею поступков, что жизнь течет так же, как текла до этого. И все же единственным желанием, которое она испытывала, было разделаться с последними обязательствами, удерживающими ее в Новом Орлеане, и уехать подальше от этой сумятицы, которую она сама же и устроила, от своей страсти к Равелю Дюральду, подальше от своей едва заглаженной вины перед Селестиной, от всего беспокойства о мадам Розе. Она всего лишь хотела уехать прочь.