Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата

Щёголев Павел Елисеевич

Бейдеман подтвердил все сказанное им в первый раз о намерении отправиться в Архангельскую губернию и сблизиться там с раскольниками. На намек мой, что под влиянием чувства фанатизма он присваивает себе такие дела, от которых он бы несомненно отступился, Бейдеман остался непреклонным и отвечал, что жертвует своею жизнью лишь тот человек, который проникнут мыслью необходимости того,

что он задумал, и что «цареубийство не делается из любви к искусству».

Я не мог возбудить в Бейдемане ни малейшего чувства раскаяния, он выражал одно желание – о скорейшем решении его судьбы, и в особенности – предстать пред военный суд».

Прочтя доклад графа Шувалова, царь надписал: «Окончательное приказание дам по возвращении». Александр II находился, очевидно, в полном недоумении. Обращаясь с политической исповедью и открывая по доброй своей воле свое намерение на цареубийство – без этого признания намерение никогда не было бы открыто, – Бейдеман задал действительно задачу. Выдача самого себя казалась властям делом противоестественным, ибо они не были в состоянии понять, что подобное заявление могло вытекать из благороднейших побуждений человеческого духа, что к этому чистейшему протесту могли толкать исключительно ненависть и презрение к существующему строю. Бейдеману было всего-навсего 21 год; будь он постарше, он, может быть, и справился бы с увлекавшим его энтузиастическим настроением и смолчал бы о своих замыслах. В своем деле он сам себе был единственным свидетелем и единственным обвинителем. Странно было бы предать его суду на основании таких данных. Граф Шувалов подсказывал решение – не предавать суду, ибо суд был бы демонстрацией; царь признавал резонным этот совет, не давал разрешения на предание Бейдемана военному суду, но, очевидно, и сам не знал, как быть с Бейдеманом, и все откладывал окончательное решение.

Последняя беседа с Шуваловым очень взволновала Бейдемана. Намекнув о письме к родственникам, о котором, как помнит читатель, III Отделение осведомилось из всеподданнейшего доклада министра финансов, Шувалов попал на больное место Бейдемана. Последний представил себе картину розысков родственников, их допросов, быть может, их

ареста и взволновался. Испросив через коменданта разрешение писать, Бейдеман 8 октября обратился со следующим заявлением:

«В последнее ваше посещение Вы намекнули мне о письме, которое я будто бы писал моим родственникам из-за границы. Я отказался от этого не из подлого малодушия, но потому, что я действительно ничего и никому не писал из-за границы. С другой стороны, не желая мешать в свое дело слишком дорогих для меня имен, совершенно непричастных ни моим поступкам, ни моим намерениям, я обращаюсь к Вам, как к благородному человеку, и прошу не касаться ничем моих родственников. Я не хочу, чтобы те, которых я свято уважаю, сделались предметом полицейских допросов, – это, по моему мнению и убеждению, было бы гнусно и преступно. Что же касается до отправления моего к Гарибальди, то на этот счет я Вам дам личное объяснение. Я вполне надеюсь на Ваше благородство и думаю, что вы оставите в стороне тех, которым я действительно писал, но которые совершенно не причастны моему делу. От письма, писанного мною из Финляндии, я не отказываюсь, как не намерен отказаться от всего того, что Вам писал и говорил. На всякое Ваше недоумение я сам буду давать объяснение – и думаю, что мешать в мое дело других значит пускать в дело гнусное полицейское крючкотворство, которое было бы Вас недостойно и к которому Вы сами объявили себя неспособным. Надеюсь, что в этом деле Вы поступите не как начальник III Отделения, а как благородный человек.

Михаил Бейдеман.

В письме к моим родственникам из Финляндии я действительно выразил желание ехать к Гарибальди – на этот счет Вы получите мое личное объяснение. Сознание факта с моей стороны обязывает Вас оставить в покое тех, которые сообщили вам этот факт. Этого требуют и юридическое понимание и здравый смысл. М.Б.»

Конец ознакомительного фрагмента.