Узники Бастилии
Шрифт:
На другой день ученики увидели на дверях коллегии латинское двустишие:
Нечестивое племя! Иисусу предпочитаете вы лилии,Вместо Бога поклоняетесь вы королю.Эпиграмма произвела страшную суматоху. Сначала ее заметили одни ученики и радостно подхватили. Затем о ней узнали профессора и приказали тотчас снять ее, но было поздно – к вечеру стихи декламировал весь город.
Ректор срочно созвал совещание. Скандальный листок ходил по рукам профессоров, вызывая множество
Из расспросов учеников и фонарщика, который во всем сознался, были получены бесспорные доказательства его вины. Совет коллегии решил всем составом отправиться в Версаль, чтобы поблагодарить короля за полученное к тому времени позволение сохранить новое название коллегии и попросить о заключении виновного в Бастилию.
Выслушав иезуитов, Людовик нахмурил брови и тотчас же выдал бланк на арест шутника, добавив, что подобная дерзкая выходка заслуживает самого сурового наказания.
На следующий день Франсуа Сельдон не явился в коллегию: его арестовали той же ночью. Юношу связали, точно какого-нибудь убийцу, бросили в карету и отвезли в Бастилию.
На несчастного Сельдона напал страх, когда он увидел, что все встречавшиеся на пути солдаты и тюремщики закрывали лицо или отворачивались при его приближении, – он не знал, что таковы были обычные меры предосторожности, предписанные уставом Бастилии. Затем страх сменился удивлением при виде того, как офицеры на глазах у Сельдона поделили между собой отобранные у него часы, деньги и другие вещи.
Его поместили на третий этаж одной из башен, в просторную пустую комнату, куда свет едва проникал через маленькое окно без стекол и с толстой решеткой. В потемках с трудом можно было рассмотреть несколько предметов, составлявших ее меблировку, – сломанную кровать, стул без спинки и стол, изъеденный червями; разорванный матрас издавал невыносимое зловоние.
Мало-помалу его глаза привыкли к темноте, и Сельдон различил надписи на стенах, сделанные на многих языках. Одна из них гласила: «Вот уже двадцать лет сижу я в этой комнате, двадцать лет я спрашиваю у людей, что я им сделал, и у Бога – зачем Он оставляет меня жить и страдать».
Прочитав эти слова, Сельдон, все еще надеявшийся, что его скоро выпустят, похолодел от ужаса. Он пытался вступить в разговор с тюремщиком, приносившим ему еду, но тот безучастно молчал. Потянулись долгие месяцы одиночного заключения. Ему не разрешали ни писать, ни с кем-либо видеться.
Из Бастилии Сельдона переправили на острова Святой Маргариты, где он провел семнадцать лет. В 1691 году он снова оказался в Бастилии, откуда вышел только в 1705 году, таким образом пробыв в заключении тридцать один год за два стиха, которые едва ли заслуживали даже порки.
Вероятно, он так бы и умер в тюрьме, если бы в дело вновь не вмешались иезуиты. Его духовник, отец Рикеле, узнал, что после смерти родителей Сельдон оказался единственным наследником огромного состояния. Рикеле немедленно воспользовался этим, чтобы заставить Сельдона купить свою свободу. Он составил и дал ему подписать следующий документ:
«Все мое имущество, движимое и недвижимое,
Составлено в Бастилии, 15 ноября 1705 года».
Иезуит и не думал выполнять свое обещание, но на этот раз ученик перехитрил учителей. Перечитав завещание, Рикеле с досадой обнаружил в нем приписку, сделанную Сельдоном после слов «которых он пожелает выбрать»: «когда я освобожусь из Бастилии». Делать было нечего. Иезуиты стали так же ревностно хлопотать о спасении Сельдона, как тридцать лет назад хлопотали о его гибели. Скоро они получили соответствующий приказ от стареющего Людовика XIV, находившегося всецело под их влиянием.
Сельдон с волнением ожидал своего освобождения. Когда за ним явились, чтобы отвести его к коменданту, он упал в обморок и был отнесен к Сен-Марсу на руках. Комендант заставил его написать под диктовку еще одну бумагу – на этот раз королю:
«Сир!
По бесконечному милосердию Вашего Величества, Вы соблаговолили простить мне все мои преступления против Вас. Эти преступления я сознаю, ненавижу и от всего сердца прошу за них прощения у Вашего Величества. Я всегда буду самым покорным, самым преданным и самым благодарным из Ваших подданных. Я находился в заблуждении, когда оскорбил Вас – образец государя. Примите, Ваше Величество, всепокорнейшую благодарность от Вашего кающегося подданного, и пусть меня постигнет кара как в этой жизни, так и в будущей, если я когда-либо забуду милосердие Вашего Величества, избавившего меня от суда и пыток, которых я заслужил».
Затем комендант сказал:
– Сделайте приписку: «Во время моего пребывания в Бастилии все служащие в этой тюрьме, сторожа и офицеры, обращались со мной кротко и вежливо. Я считаю долгом засвидетельствовать, что они оказывали мне все услуги, которые были возможны в моем положении».
Здесь Сельдон, вспомнив голод, холод, бряцание ключей и цепей, все притеснения, которые он испытал в течение тридцати лет, заколебался, но Рикеле настоял, что сделать это совершенно необходимо.
Сельдон дрожащей рукой, отвыкшей от пера, нацарапал требуемую приписку. После этого с него взяли клятву что он забудет все виденное, слышанное и испытанное им в Бастилии и никому, ни при каких обстоятельствах не откроет ничего, что касается внутренних порядков этого королевского замка.
– Теперь вы свободны, – произнес комендант.
Через полчаса Сельдон, чисто выбритый и одетый в приличное платье, выданное ему Рикеле за 50 экю в счет его будущих доходов, перешел подъемный мост Бастилии.
Иезуиты, получившие от этой сделки сто тысяч ливров годового дохода, продолжали его опекать и после освобождения. Сельдон прожил еще долго, но до конца дней его преследовали воспоминания о Бастилии – воспоминания, которыми он ни с кем не смел поделиться.