Узники смерти
Шрифт:
Неожиданно для себя Елена Николаевна вспомнила, как несколько лет назад, завербованная КГБ, впервые пришла в лабораторию профессора Озерова. Она была готова к предстоящей работе чисто теоретически, но на практике все оказалось намного ужаснее.
Она вспомнила разговор, когда они остались вдвоем в лаборатории и Озеров, видя подавленное состояние новой сотрудницы, стал объяснять ей всю необходимость их работы. Он был добрым человеком и все понимал, боясь за Елену Николаевну чисто по-отечески, оберегая ее от возможных необдуманных поступков и глупостей.
— Я, конечно, понимаю твои переживания, — сказал профессор. — Но поверь — это скоро
Бортник не могла согласиться с доводами профессора, считая их демагогией. Гитлер тоже оправдывал свои деяния великими целями уничтожая евреев, цыган и других "второсортных" во имя спасения "великой расы", но это ни в коей мере не оправдывало его поступков.
— К нам присылают потенциальных мертвецов, осужденных за страшные преступления к смертной казни, — продолжал Озеров, — так что для них все едино: что пуля в затылок, что нож профессора.
Елена Николаевна покачала головой: "Интересно, к какой казни приговорят нас за наши преступления, якобы во имя людей и науки? Не думаю, что бактериологическая ампула или мучительная смерть от лучевой болезни лучше пули".
— Не волнуйся, — произнес профессор, как бы читая мысли женщины. — Во-первых им не дают долго мучиться, а во-вторых, их муки ничто по сравнению с теми преступлениями, какие они совершили на свободе.
— Человек есть человек, — возразила Елена Николаевна. — И суд над ним может вершить лишь Господь Бог.
— На небе — может быть, но мы на грешной земле, и судят здесь люди.
Хотя профессор и приводил множество доводов в защиту исследований, но сам эти доводы принимал только умом. Сердце же восставало против варварства и жестокости, так как по натуре своей Озеров был против любого насилия, и если прибегал к нему, то лишь в исключительных случаях, когда ничего другого просто не оставалось. В душе он был полностью на стороне Бортник, но что он мог сделать? Озеров молчал, как молчали многие в этой стране, прекрасно понимая, что их голоса никто не услышит, кроме, пожалуй, всемогущего КГБ.
— Успокойся, дочка, — улыбнулся профессор. — Ты мне все твердишь, что опыты над людьми запрещены и бесчеловечны, но у нас везде в той или иной степени они проводятся. Мы замечаем лишь единичные и лежащие на поверхности случаи, а как быть с менее заметными, когда задействованы десятки тысяч, миллионы людей? Почему их никто не замечает, не потому ли, что они массовые? Учителя испытывают свою методику обучения на миллионах детей, калеча их души и будущее. Врачи испытывают и проверяют новые препараты на больных, лишь приблизительно догадываясь о последствиях. Ученые подкидывают идейки, от которых потом вымирают целыми городами и районами. Политики ввергают огромные страны и народы в такие ужасные испытания, по сравнению с которыми наша лаборатория просто детская игрушка…
— Константин Васильевич, не надо собственные грехи прикрывать чужими. Если все люди на Земле начнут творить зло, ссылаясь на то, что кто-то делает еще хуже, все погибнем, человечество погрязнет в жестокости, лжи, насилии, в собственной
— Я с тобой совершенно согласен, но ты меня неправильно поняла. Я битый час пытаюсь объяснить тебе, что мы-то и являемся спасением человечества, ибо создаем противоядие от всей той заразы, что обрушилась на людей за последние сто лет.
— Да как вы не понимаете, — не унималась Бортник, — что заботиться о человечестве надо созидая, а не уничтожая.
Профессор вскочил с кресла и заходил из угла в угол в сильном волнении.
— Это ты не можешь понять, что мы всего навсего приводим справедливый приговор суда в исполнение, и что у нас не простые люди, а страшные убийцы и насильники, которым и в аду места нет. Пускай хоть напоследок принесут пользу человечеству, раз уж принесли столько горя.
— Я вообще-то шла работать в институт, а не в камеру смертников.
— Человек рождается в муках, — продолжал Озеров, не обратив внимания на реплику женщины. — Он всю жизнь несет этот крест, да и жизнь наша, как мне кажется, изначально запланирована на одни лишь испытания. Все мы — мученики и мучители — обречены вечно терзать друг друга физически или морально, и неизвестно еще, что лучше. Ты думаешь, такая лаборатория только у нас, а за бугром их нет? Да и у нас она не единственная. Есть еще несколько колоссальных по масштабу.
— Что вы имеете в виду?
Профессор не ответил. Лишь несколько лет спустя, находясь в командировках в Челябинске, на Новой Земле, в Семипалатинске, Елена Николаевна поняла, о чем именно хотел сказать Озеров. Она поняла, что это за "колоссальные по масштабу лаборатории", в тысячу раз большие по площади и количеству людей, вовлеченных в эти страшные опыты и виновных лишь в том, что испокон веков живут на своей земле, выбранной высокими дядями под ядерные полигоны.
Постепенно Бортник осознала, что является лишь песчинкой в этом бескрайнем океане насилия и жестокости, именуемым человеческой жизнью. Она смирилась с тем, что лаборатория нужна и своевременна. Ну а то, что в качестве подопытного материала использовались люди, так это не вина ученых.
Елена Николаевна была продуктом советского воспитания, верила в незыблемость принципов коммунизма, в счастливое будущее, хотя и видела окружающую действительность. Но иногда она срывалась чисто по-женски, воспринимая все не умом, а сердцем, давая полную волю эмоциям. Тогда никакие уговоры, приказы, ласки не могли изменить ее решения. Часто она от этого страдала, но оправившись, благодаря своему обаянию и сильному характеру, снова брала верх над ситуацией.
И все-таки система приручила ее, как приручила подавляющее большинство населявшее великую империю. Бортник твердо уяснила одну истину: плевать против ветра — себе дороже. Да и что она могла противопоставить холодному и беспощадному слову "НАДО" — любовь к ближнему, гуманизм и милосердие? Но почему-то об этих понятиях забывают, когда речь заходит о государственных интересах.
И лишь единственное, что хоть как-то успокаивало совесть Елены Николаевны — ее собственная тема, имеющая важное значение для практической медицины. Она знала, что материалы ее опытов помогают сохранить сотни человеческих жизней.
— Ну как, договорились? — спросил директор, войдя в кабинет.
— Не вижу причин для отказа.
Саблин встал и повернулся к выходу.
— Все ясно, — вздохнул профессор разведя руками. — Жаль, конечно, расставаться с таким ученым, как Бортник, но государственные интересы превыше всего!