Узорный покров
Шрифт:
— Пойдем наверх? — спросил он, когда обед кончился.
— Как хочешь.
Она встала, он отворил дверь, пропуская ее вперед, не поднимая глаз. В будуаре он опять взял в руки журнал.
— Этот «Скетч» новый? Я, кажется, его не видел.
— Не знаю. Не заметила.
Журнал лежал там уже недели две, она знала, что Уолтер просмотрел его от корки до корки. Он взял его со стола и сел. Она опять прилегла на диван с книгой. Вечерами они, если бывали одни, обычно играли в кункен или раскладывали пасьянс. Он удобно откинулся в кресле и, казалось, внимательно
Когда же он заговорит?
Они просидели в молчании целый час. Она уже не притворялась, что читает, и, отложив книгу, смотрела в пустоту. Боялась вздохнуть, пошевелиться. Он сидел тихо-тихо, все в той же удобной позе, устремив неподвижные, широко открытые глаза на страницу журнала. В его неподвижности таилась угроза. Как хищный зверь перед прыжком, подумалось Китти.
Вдруг он встал с места. Она вздрогнула, стиснула руки и почувствовала, что бледнеет. Вот оно!
— Мне еще нужно поработать, — проговорил он все тем же негромким мертвым голосом, не глядя на нее. — Пойду в кабинет. К тому времени, когда я кончу, ты, вероятно, уже ляжешь спать.
— Да, я сегодня что-то устала.
— Ну так спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И он ушел.
19
Наутро она в первую же удобную минуту позвонила Таунсенду на службу.
— Да, что случилось?
— Нам нужно повидаться.
— Дорогая моя, я страшно занят. Я, знаешь ли, рабочий человек.
— Дело очень важное. А можно я сейчас заеду?
— О нет, ни в коем случае.
— Тогда приезжай сюда.
— Не могу я сейчас отлучиться. Разве что во второй половине дня. И стоит ли мне вообще приходить к вам домой?
— Мне надо сейчас же с тобой повидаться.
Последовала пауза, точно их разъединили.
— Ты здесь? — спросила она испуганно.
— Да, я соображаю. Что-нибудь стряслось?
— По телефону сказать не могу.
Снова пауза, потом его голос:
— Так вот, послушай. Если это тебя устроит, могу встретиться с тобой на десять минут в час дня. Приходи к Гу-джоу, я зайду туда, как только смогу вырваться.
— В лавку? — переспросила она растерянно.
— А ты что, предлагаешь вестибюль отеля «Гонконг»?
Она уловила в его голосе нотку раздражения.
— Хорошо, я буду у Гу-джоу.
20
Она отпустила рикшу на Виктория-роуд и по узкой крутой улочке поднялась к лавке. Задержалась на минуту у витрины, словно разглядывая выставленный товар. Но мальчик, стоявший в дверях в ожидании покупателей, сразу узнал ее и приветствовал широкой заговорщицкой улыбкой. Оглянувшись через плечо, он сказал что-то по-китайски, и из лавки с поклоном вышел хозяин, низенький, круглолицый, в черном халате. Она поспешно вошла в лавку.
— Мистер Таунсенд еще нет. Вы идти наверх, да?
Она прошла через лавку,
Очень скоро ступеньки заскрипели под тяжелыми шагами. Вошел Таунсенд и закрыл за собою дверь. При виде ее его хмурое лицо разгладилось. Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой, обнял ее и поцеловал в губы.
— Так в чем же дело?
— Как увидела тебя, сразу легче стало, — улыбнулась она в ответ.
Он сел на постель и закурил.
— Что-то ты неважно выглядишь.
— Еще бы, я, кажется, всю ночь глаз не сомкнула.
Он посмотрел на нее. Он все еще улыбался, но улыбка стала чуть натянутой, неестественной. И в глазах как будто мелькнула тревога.
— Он знает, — сказала Китти.
Он чуть запнулся, прежде чем спросить:
— Что он сказал?
— Ничего не сказал.
— Да? — Он бросил на нее беспокойный взгляд. — Почему же ты решила, что он знает?
— По всему. Как он смотрел. Как говорил за обедом.
— Был резок?
— Напротив. Был изысканно вежлив. В первый раз с тех пор, как мы женаты, он не поцеловал меня, когда прощался на ночь.
Она потупилась, неуверенная, понял ли Чарли. Обычно Уолтер обнимал ее и целовал в губы долгим поцелуем, словно не мог оторваться. Все его тело становилось страстным и нежным.
— Как тебе кажется, почему он ничего не сказал?
— Не знаю.
Пауза. Китти сидела не шевелясь на ларе сандалового дерева и смотрела на Таунсенда тревожно и пристально. Лицо его опять стало хмурым, между бровями пролегли морщинки. Уголки рта опустились. Но вдруг он поднял голову и в глазах загорелись лукавые огоньки.
— Очень может быть, что он ничего и не скажет.
Она не ответила, не поняла значения этих слов.
— Между прочим, не он первый предпочтет закрыть глаза на такую ситуацию. Если бы он поднял шум, что бы это ему дало? А если б хотел поднять шум, так заставил бы нас отпереть дверь. — Глаза его заблестели, на губах заиграла веселая улыбка. — И хороши бы мы с тобой тогда были!
— Не видел ты, какое у него было лицо вчера вечером.
— Ну да, он расстроился. Это естественно. Любой мужчина в таком положении сочтет себя опозоренным. И над ним же будут смеяться. Уолтер, мне кажется, не из тех, кто склонен предавать гласности свои личные неурядицы.
— Да, пожалуй, — проговорила она задумчиво. — Он очень щепетилен. Я в этом убедилась.
— А нам это на руку. Знаешь, иногда бывает очень полезно влезть в чужую шкуру и подумать, как бы ты сам поступил на месте этого человека. У того, кто попал в такой переплет, есть только один способ не уронить свое достоинство — притвориться, что ничего не знаешь. Ручаюсь, Уолтер именно так и поступит.
Чем больше Таунсенд говорил, тем жизнерадостнее звучал его голос. Его синие глаза сверкали. Он снова стал самим собой — веселым, благодушным. Он излучал уверенность и бодрость.