Узурпатор ниоткуда
Шрифт:
— Вы жили на Дальнем Востоке? — Робертас немедленно перешел на английский. Поскольку мне доводилось общаться с американцами, то я сразу понял — господин Кеженис говорит на чистом «америкэн инглише».
— Совсем немного, — уклончиво ответил я также по-английски.
— Ну, японский вам не понадобится… — Литовец вернулся к русскому. — Знали бы вы португальский, или, скажем, французский… Хотя, ладно. Объясните теперь, почему вы все-таки пришли к нам?
Похоже, на людей плохо действует атмосфера Африки — Толя уже говорил, что Кеженис не раз и не два лично участвовал в экспедициях, и из каждой последующей возвращался все более сумасшедшим. И после каждого возвращения брался за все более сомнительные сделки. А уж если Толя называет что-то сомнительным, то тут действительно пахнет
Ладно, вернемся к тому, с чего начался наш разговор…
— Мне нужна работа, — я пожал плечами. — И, знаете, учитывая вполне приличные условия оплаты, я готов заняться почти любой деятельностью. А работа экспедитора мне знакома. К тому же в ней нет особых сложностей.
— Сложности есть, — возразил Кеженис. — Хотя бы в том, что практически все полеты связаны с пересечением государственных границ а, следовательно, и таможен. Африканские таможенники — это такие взяточники, каких свет не видел. Зато на груз они почти всегда закрывают глаза, если считают, что ты их не обидел. У авиаторов есть негласный прейскурант таможенных поборов. В какой стране, за какой груз и сколько платить. Если ты недоплатишь — потеряешь массу времени. Если, не дай бог, переплатишь, кто-нибудь другой сделает так, что твой самолет останется в Африке навсегда. Шины, например, порежут. Или песок в двигатель засыплют. Дикие там нравы. Причем у всех. Даже у европейцев.
Я понимающе кивнул.
— Полагаю, что вы не всегда принимали сотрудников с опытом работы в тех странах?
— Верно. У меня только командиры и штурманы знают Африку как свои пять пальцев. Остальные набираются опыта в процессе работы. Хорошо. Теперь перейдем к самому деликатному.
Кеженис сообщил мне о том, что я и так уже знал. Мне действительно предстояло стать гражданином Литвы, правда, только на бумаге. Литовский паспорт стоит денег, но такая практика позволяет решить ряд проблем. Во-первых, у литовских авиаторов не такая скверная репутация, как у российских или украинских, во-вторых, имея два паспорта, гораздо проще пересекать границу между Литвой и Россией. Такие хитрости нужны для того, чтобы самолеты в Африку могли вылетать не только из Сибири, но и из Вильнюса. Конечно, все это, мягко говоря, может вызвать вопросы, а чтобы они не возникли, сотрудник не должен кричать на каждом углу об искусственно созданном гражданстве…
Я подумал, что Толя, возможно, получит большой втык за болтовню. Но мне сейчас было не до его проблем. Я ждал, что мне скажет литовец дальше. И дождался.
С экипажем мне довелось познакомиться уже на следующий день, в гостинице «Октябрьская». В отличие от Толи, который жил у подружки, зарубежные авиаторы сняли там несколько сравнительно недорогих номеров.
Не могу похвастаться богатым опытом общения с иностранцами, но с литовцами я столкнулся впервые. И сразу же понял, что это весьма своеобразные личности. Надо сказать, что из вильнюсского экипажа настоящим литовцем, похоже, был только один летчик, а именно командир, первый пилот, Давидас Карбаускис, откликающийся на имя «Дэйв». Насчет Толи все ясно, а если бортмеханик Миколас Новинскас — литовец, то я — малаец. Он больше походил на потомка негров, или, как их сейчас называют, афроамериканцев, и светлая кожа вряд ли могла ввести меня в заблуждение. Добавьте к этому американский акцент, и перед вами — как есть житель Нью-Йорка. Да и по-русски он говорил хуже всех из присутствующих. Штурманом в этом экипаже был немец. Он не скрывал своей национальности, откликался на имя Курт Фенглер и желчно ругался на обоих языках. Наше пиво у него было «гезёфф» (зато русская водка — «эхт гайль»), а всякие там «арш» и «дрек» обозначали у него все остальное. Внешне он действительно напоминал немца, такого, каких показывали в старых советских фильмах о Великой Отечественной: некрупного, но крепкого, белобрысого и голубоглазого, с тонким, чуть крючковатым носом.
С этим немцем у нас сразу же возникла взаимная неприязнь. После представления он всем своим видом показал, что со мной общаться ему противно. Я не стал навязываться. Мало ли что — мне тоже далеко не все рожи
Дэйв — совсем другое дело. Мне приходилось слышать, что прибалты недолюбливают русских, да и русский язык не жалуют, но командир не делал никакой разницы между соотечественниками и иностранцами. Более того, со мной он сразу же заговорил на русском, который был почти безупречным. Словом, Дэйв Карбаускис поглянулся мне как открытый и доброжелательный человек, и я очень хотел, чтобы это не оказалось ошибкой.
Бортмеханик Миколас Новинскас, видимо, по примеру Дэйва, тоже назывался англизированным именем — Майк и держал себя достаточно высокомерно, несмотря на то, что был, не считая меня, самым новым членом экипажа — побывал с Дэйвом, Толей и Куртом пока лишь в одном рейсе. Подобная переделка имени шла ему гораздо больше, чем командиру. На мой относительно невинный вопрос, нет ли у него родственников в Штатах, Майк почему-то окрысился, и теперь в экипаже стало уже два человека, с кем отношения у меня не заладились с первых же минут.
Если бы и Дэйв воспринял меня похожим образом, я, наверное, отказался бы от работы. Пока еще было не поздно.
— Ну что же, знакомство состоялось, — улыбнулся Кеженис. Причем только уголками губ. — Предлагаю отметить прием в нашу команду нового члена экипажа. Как это принято у нас.
— «У нас» — это у кого? — спросил Курт. Естественно, по-русски. Кеженис помрачнел.
— Вы по документам литовец, господин Фенглер, — веско сказал он. — Так же, как и господин Маскявичюс. Поэтому попрошу всех принимать друг друга без оглядки на происхождение. А поскольку господин Маскявичюс не знает литовского, официальным языком в экипаже, как и прежде, будет русский. Кстати, господин Фенглер, вы тоже не знаете литовского. А русский здесь знают все. Насколько мне известно, и у литовцев, и у русских имеется добрая традиция отмечать прием новых сотрудником путем совместной выпивки. Возражения есть?
Возражений не было. Бурного восторга, впрочем, тоже. Я по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке.
— Тогда есть смысл спуститься в ресторан? — риторически спросил Майк и неожиданно расплылся в улыбке. Я готов был поклясться, что так фальшиво могут улыбаться только американцы.
— Конечно, есть, — подтвердил Кеженис.
— А ничего, что сейчас с нами нет Толи? — спросил Дэйв.
— Это нормально, — за всех ответил Курт, и Майк утвердительно кивнул головой.
Похоже, они нас действительно не любят…
Глава третья
Ночь в «гараже» прошла, против ожиданий, спокойно — я даже сумел выспаться. Несколько раз, правда, просыпался: дважды меня будил доносящийся с места взрыва голодный рев какой-то твари, а потом по моему лицу пробежало крупное членистоногое. Кусаться оно по неизвестной мне причине не стало, но кожа потом долго еще чесалась.
На рассвете я высунулся из «гаража» и осмотрелся. Ландшафт был прежним. Количество боевой и гражданской техники в пределах видимости равнялось нулю, а количество трупов немного уменьшилось. Или мне это показалось?
Но проверять я не стал. Воды и оружия я взял не более чем мог унести на себе, а потому решил дольше не задерживаться на пустынном аэродроме. Позволив солнцу светить мне в затылок, я сделал несколько десятков шагов из предстоящих мне нескольких тысяч.
И уже через пятнадцать минут понял, насколько трудна будет эта авантюра. Несмотря на то, что было еще отнюдь не жарко, пот с меня тек градом, под ноги все время попадались ловушки растительного происхождения, которые крепко обматывали ботинки стеблями и кореньями. Многочисленные ямы, казалось, кто-то выкопал специально, зная, что скоро через лес двинется Андрей Маскаев. Пусть это и не чистой воды джунгли, но через африканский лес идти оказалось раз в двадцать труднее, чем через тайгу. Хаживал я по тайге, было с чем сравнивать.