В Августовских лесах
Шрифт:
– Обо мне спрашивал, вспоминал?
– О ком еще ему спрашивать да говорить! Сто раз вспоминал, - ответила Франчишка Игнатьевна.
– А нам он сказал, что тебя проводил и ты далеко уехала... Что-то ты, девонька, не больно далеко уехала!
– Мы, тетя Франчишка, сначала быстро поехали... А потом как начали наш поезд бомбить... впереди все рельсы пораскидало. Мы побежали, и сами не знаем куда... Встретили какую-то воинскую часть, там посадили всех ребятишек на повозку и меня вместе с ними. Другие, кто мог, пешком пошли. Всю ночь по степи ехали. Вот
– Теперь знаешь, как замуж бегать?
– подняв голову, проговорила Стася, с удивлением думая, как это могла ее Галинка перенести такое.
– Если, мамочка моя, можно было бы все снова повторить, я бы не задумалась, лишь бы Костя был жив.
– Хоть помолчала бы перед матерью!
– крикнула Стася.
– А чего мне молчать? Кто же виноват, если война началась? Мы, что ли, ее начинали? Прогонят фашистов, тогда заживем...
– Вот ты скоро родишь, - обратилась Стася к Галине, - а что будешь с ребенком делать? Знаешь, какое теперь время!
– Жить буду, мама, жить! Если вы не хотите, чтобы я у вас жила, пойду к Франчишке. Не прогонишь меня, тетя Франчишка?
– У нее уже есть своя дочка, - сказала Стася, - Оля Шарипова.
– Оля осталась без мамы?
– с тоской спросила Галина.
Отстранив сидевшую рядом Ганну, она встала, высокая и суровая, повзрослевшая за эти недели.
– Пойдем, тетя Франчишка, я хочу видеть эту бедную девочку!
Франчишка Игнатьевна рассказала Галине все, что произошло с Олей, как она осталась без родителей и что ее хотят сейчас куда-то увезти.
– Никому ее, тетя Франчишка, не отдадим! Никому! Пусть я не останусь жить на этом свете!
– решительно заявила Галина.
– Я узнала, что если девочку удочерить и дать другую фамилию, то ее никуда не отправят...
– Так нужно это сделать! Разве можно ее отдавать?
– Галина вопросительно посмотрела на всех и, видя их растерянное молчание, твердо добавила: - Вот что я вам скажу... а ежели скажу, то так и сделаю! У меня теперь другая фамилия, русская, - Кудеярова. Я запишу девочку на мою фамилию и буду считать ее своей дочерью!
– Вот теперь я вижу, что это моя дочь, - негромко сказал Олесь и отвернул лицо к печке.
– Это, Галиночка, я должна сама сделать. Спасибо твоему доброму сердцу, - сжав свой сухонький кулачок и поднося его к глазам, дрожащим голосом сказала Франчишка Игнатьевна.
– Я нашла Олю, и хай она навечно будет моей родной дочерью! Пойдем, Галиночка, в хату...
В том же виде, в каком она заявилась к своим родителям, - босая, загорелая, не успевшая привести себя в порядок, - Галина побежала к Августиновичам, чтобы увидеть девочку. Но когда увидела ее, то остановилась ошеломленная и с сильно заколотившимся сердцем замерла около кровати. Там лежала не прежняя Оля, а маленькая, похудевшая девочка с утомленным взглядом, в беленьком платьице, с растрепанными косичками, в беспорядке упавшими на бледное лицо.
– Олечка! Милая моя деточка! Вот
– Ой, Галя!
– протягивая руки, вскрикнула Оля.
Она целовала Галину и чувствовала от нее запах свежих лесных трав и душистой хвои.
Через час Галина остригла Олины каштановые волосы, вымыла теплой водой голову, принесла свою старую кофточку, надела на девочку и, закутав ее в одеяло, уложила в постель.
Спустя некоторое время Оля обрела других родителей и стала носить новую фамилию и отчество - Ольга Иосифовна Августинович.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Шел 1943 год. Давно отгремели бои под Москвой. Победоносно закончилась незабываемая Сталинградская битва. Отголоски ее докатились в далекое Вулько-Гусарское. От радостных вестей потеплели, отогрелись сердца многих обездоленных людей, находившихся в тяжелой фашистской неволе.
В солнечный летний день, как и два года назад, во дворе Франчишки Игнатьевны гоготали гуси.
– Ох, чтоб вам скорей головы отрубать, опять чегой-то загалдели, только сейчас накормила!
– крикнула Франчишка Игнатьевна и появилась на пороге.
Взору ее представилось следующее зрелище.
Посреди двора с палкой в руках, в коротких синих штанишках и совсем без рубашки стоял крепкий, загорелый, темноволосый мальчишка и, размахивая палкой, отбивался от наседавшего на него молодого гусака.
– Я тебя все лавно забью, плотивный гусака!
– забавно картавя и посапывая носом, упрямо выкрикивал мальчик, тыча палкой и стараясь угодить в шипящую гусиную голову.
– Эй! Костя! Костик! А ну, иди сюда и кинь палку, бо я такого отчаюгу сейчас лупцовать начну вместе с тем гусаком!
– подходя к мальчику, крикнула Франчишка Игнатьевна.
– Погоди, бабуся, дай мне забить того плоклятого гусаку, а то шипит и кусается!
– Когда ж я перестану тебе говорить, чтоб ты не лез до этого гусака? Или ты хочешь, чтоб у тебя остался один глаз?
– отталкивая упирающегося Костю, сказала Франчишка Игнатьевна.
– Сколько он насажал синяков на твои голяшки!
– Он сам на меня кидается и шипит, - оправдывался Костя.
– Я ж его забью!.. Он может утащить нашу Олю. Одну девочку утащил, мне мама лассказывала.
– Не утащит он нашу Олю, она уже ось якая великая выросла. Посмотри, вон идет твоя Оля.
С вязанкой травы за плечами из огорода шла Оля. Ее трудно было узнать. Это была рослая миловидная большеглазая девочка. На вид ей можно было дать лет четырнадцать-пятнадцать. За два с лишним года Оля сильно развилась и окрепла. Она уже выучилась жать, копнить, косить и во всем была незаменимой помощницей Франчишке Игнатьевне.
Увидев Костю, она остановилась и, сбросив с плеч связанную веревкой траву, отведя усталые руки за спину, звонким голосом крикнула:
– Костик, а ну, беги до меня, что-то тут для тебя найдется!..
– она уже говорила на том наречии, какое употребляется в западных районах, но к польским и белорусским словам, как и Франчишка Игнатьевна, добавляла русские слова.