«В бананово-лимонном сингапуре…»
Шрифт:
— Папа! Телефон звонит, неужели не слышишь? – крикнула из другой комнаты дочь.
Оторванный от дела, я с досадой снял трубку.
— Здравствуйте! Это Лидия Ивановна! – услышал я голос экзольтированной прихожанки из нашей церкви. – Хочу вас обрадовать! Оказывается, когда мы умрём, нас на том свете встретят наши коты и собачки!
— Мерси! – сказал я и повесил трубку.
Пора. Пора было уезжать от этой безумной жизни.
Только начал укладывать в папку свои бумаги, как телефон зазвонил снова.
—
— Я это.
— Ох, Володя, чудом нашла через Нодара новый номер вашего телефона. Помните Нодара – археолога?
— Конечно! А с кем я говорю?
— Тамара. Помните речку Техури, моего мужа Алексея, нашего сына Давида?
— Господи! Тамрико! Какое счастье, что вы нашлись! Я вам писал, столько раз пытался дозвониться в контору заповедника. Давид уже большой? Стал художником?
— Володя! Алёша разбился.
Я опустился на стул. Кровь бросилась в голову.
— Погиб?
— В двух местах разбит позвоночник. Спиной мозг повреждён. Отнимаются руки, ноги. – Она зарыдала. – Сломаны ребра, перелом плеча…
— Чем помочь? Нужны лекарства?
— Нет, Володя…Не знаю как и сказать, к кому ещё обратиться…
— Так, что нужно делать? Говорите!
И вот сквозь её плач я услышал о том, как Алексей во время работы провалился сквозь гнилой пол какого-то здания, пролетел этаж; как какой-то охранник вызвал «скорую», как Алексея удалось перевезти в Тбилисскую больницу, в отделение нейрохирургии.
Слушал её, не мог себе представить этого надёжнейшего человека, мастера на все руки, обездвиженным инвалидом.
— Володя, на Гаручава, который послал его на эту работу, никто не хочет помочь. А врачи говорят нужна срочная операция. Если вставят какой-то испанский имплантант, чтобы скрепить позвоночник, дней через десять сможет вставать.
— Чудесно!
— Володя! Имплантант, с операцией стоят пять тысяч долларов!..
— Понял.
— Это какая-то пластина из титана.
— У врачей она есть?
— Есть. Только нужно пять тысяч долларов.
— Понял, Тамрико, понял. Ты откуда звонишь?
— Из Тбилиси. Остановилась у сестры, где Давид живёт. Ни у кого таких денег нет, или не хотят давать. Вспомнила о вас…
— Молодец! Диктуй адрес. Послезавтра я должен уехать. За день–два постараюсь достать. Вышлю через банк. Позвони мне завтра вечером.
— Бога за вас будем молить.
— Алёша в сознании? Передайте ему привет.
— Да! Адрес! Диктуй фамилию, имя, отчество.
2
Ведь знаю, что нельзя давать невыполнимых обещаний. И вот попался. А что делать? Что делал бы на моём месте любой другой человек?
Для меня было честью, что в далёком селе, давно вместе с Грузией отрезанном от России лезвием границы, обо мне вспомнили, как о последней надежде.
В
Не нашлось никого, кому стоило бы отважиться позвонить. Хотя бы посоветоваться. В растерянности отыскал в глубинах секретера другую записную книжку, старую, за прошлые годы. Половина адресов там была вычеркнута. Люди или умерли, или уехали…
Среди невычеркнутых мелькнула фамилия – Немировский. Это был давний соученик по школе. С юности изворотливый малый, ставший любителем антиквариата. Несколько раз, всегда неожиданно, возникал в моей жизни. Последний раз уже взрослым, солидным человеком в годы, когда из продажи исчезли самые необходимые вещи, добыл для меня упаковку прекрасной финской бумаги.
Вспомнил, как приехав к нему домой, я увидел на стенах квартиры подлинники картин Айвазовского, Шишкина, старинные иконы.
Трудно понять, чем я ещё со школьных времён привлекал к себе внимание Немировского. Он изредка мне названивал, поздравлял с Новым годом. Иногда появлялся то с баночкой красной икры и шампанским, то с блоком сигарет для меня и коробкой шоколадного «Ассорти» для жены. Я чувствовал – зачем-то ему нужен. Так сказать, про запас.
Всегда он был состоятелен. Хотя сегодня вряд ли захотел бы помочь спасти Алёшу от инвалидства. Никому, кроме родных, неизвестный Алёша был не нужен.
Время шло. Практически у меня оставались лишь сутки до отъезда.
В отчаянии обвёл глазами комнату. И сразу споткнулся взглядом о большую, старинную тарелку, висящую на стене у изголовья моей тахты. На ней синей краской был изображён зимний пейзаж. С мельницей, замерзающим озером, лодкой на его берегу, идущим вдоль берега человеком с трубкой, сидящим на снегу псом.
Она сопутствовала мне с детства. Наверняка дорогая, безусловно, антикварная вещь. Под тарелкой в круглой, старинной рамке висело моё собственное фотоизображение 1933 года — трёхлетний мальчик в матроске.
Я подошёл к тарелке вплотную и впервые в жизни разглядел выведенную латинскими буквами фамилию художника – Аттейве.
Это была подписная работа! Семнадцатого или восемнадцатого века!
Сколько она могла сейчас стоить? Во всяком случае, наверное, несколько тысяч долларов.
Вовсе не уверенный в том, что Немировский жив–здоров, не уехал, не сменил квартиру, я набрал номер его телефона.
Он был на месте. Удивительно, не успел я назваться, он узнал меня по голосу. Как ни в чём ни бывало, спросил – не нужна ли мне бумага?