В блаженном угаре
Шрифт:
— Не надо, Рут, нет! — Я подскакиваю к ней и хватаю за руку. Она стряхивает мою ладонь, стряхивает меня… Я падаю и вцепляюсь в ее щиколотки.
— Выходи за меня!
— Нет, ну пожалуйста… ты ненормальный.
Она опускается на корточки и пытается разжать мои пальцы, вся мокрая от напряжения. Мы оба обливаемся потом. Она приговаривает, что она сыта по горло, что я должен наконец ее отпустить. Потеряв терпение, она щиплет меня, и от неожиданности я чуть разжимаю пальцы. Все… сейчас убежит.
— Остановись! — навзрыд кричу я, хотя вижу, как она испугана, она не хочет меня, она не верит в мою любовь, она не собирается останавливаться.
Я хватаю ее за руку и начинаю танцевать, прямо посреди этого пустынного пространства, и это так нелепо и так прекрасно. Теперь еще нужно засмеяться, я почти готов это сделать, но не выходит, слишком велико мое напряжение и отчаянье… В какой-то момент мне кажется, что она сдалась, потому что тоже стала кружиться со мной в этом ярком, искрящемся, нестерпимом свете. Совсем как в тот раз. Вконец ослепнув, я останавливаюсь. И Рут тут же уходит прочь, прихрамывая, бежит в сторону машины, поравнялась, проходит мимо… наклонилась, чтобы поправить свои самодельные котурны. Между нами — где-то посередине — лежит небольшое бревно, гладкое, выбеленное солнцем бревнышко, с тонким сучком на одном конце. Рут, опустившись на колено, подтягивает полоски ткани, перевязывает узлы. А я тупо смотрю на бревно, потом соображаю, что нужно его отодвинуть. Взгляд мой перемещается на опущенную голову Рут, на этот безупречно округлый затылок. Я поднимаю бревно, и моя рука автоматически замахивается… И раздается ЗВУК, негромкий глухой «бумс». Она резко пошатывается, тянется ко мне, потом, привстав, вцепляется в мой локоть, чтобы удержать равновесие… она смотрит мне в глаза, но вот ноги ее разъезжаются, а потом — подкашиваются… Я прижимаю к груди ее голову и баюкаю, как младенца. Она смотрит на меня… так смотрит раненый зверек: ни стона, ни жалобы, взгляд абсолютно доверчивый и беззащитный. Потом глаза ее туманятся, уже ничего не видя, на них опускаются веки…
Детка, деточка моя, очнись, очень тебя прошу, мысленно умоляю я… сейчас все пройдет, сейчас тебе станет лучше…
Дома я укладываю ее на диван, трясущимися руками заворачиваю в тряпочку куски льда. На затылке — неровная, с еле заметной вмятиной, шишка. Я осторожно ее ощупываю, и еще более осторожно прижимаю ко лбу Рут холодный компресс. Вдруг различаю еле-еле слышное жужжанье мотора. Причем ни одного гудка — понятно… они хотят нагрянуть неожиданно. Если бы мы с Рут разговаривали, я бы наверняка ничего не услышал.
Ищу и никак не могу отыскать ключи от машины. Обычно я храню их в определенном месте: вешаю на крючок у двери или кладу в верхний ящик туалетного столика. Проверил и крючки, и ящики — ни черта. Куда же я их, дьявол меня дери, засунул? Пытаюсь вспомнить, представить, куда их понес, стараюсь изо всех сил, даже звенит в голове. Ни единого проблеска. Тогда пытаюсь рассуждать логически, но не получается. Начинаю шарить везде подряд. На холодильнике, на подоконниках, на скамейке, за диваном, на кресле… Пот уже струями катится из-под мышек. Я осматриваю машину: может, так и болтаются в зажигании? Я уже просто лопался от ярости, когда нащупал их поверх приборного щитка: лежат, раскалились на солнце чуть не докрасна. Я вернулся в дом за Рут: безвольное, обмякшее
— Все будет хорошо, любимая, потерпи, ненаглядная моя. — Я поцеловал ее в затылок и осторожно уложил в багажник.
…И вот я еду, а в голове неотступно крутится: когда же она очнется? Я твержу себе, что я совсем несильно ее ударил, совсем тихонечко стукнул. Я точно помню. Вот только доедем до шоссе, и я смогу переложить ее на заднее сиденье, и мы с ней поедем в мотель. Боже милостивый, я люблю ее… перед глазами — тело Рут, раскинувшееся на двуспальной кровати, в тот момент, когда она перестала противиться, позволяет целовать пупок.
Я настолько увлекся созерцанием пупка, что не заметил «тойоту». А они уже машут мне, я — им, хо-хо, ну прямо как в зеркале. Робби, Тим, Ивонна. Буду делать то же, что они. Я не воспринимаю их, они кажутся мне какими-то грубыми голограммами. Обтираю физиономию подолом юбки.
— Привет! Это мы!
Робби, он за рулем, радостно вопит:
— Ну и как она, годится?
— Кто?
— Машина, говорю, ничего?
— A-а, вполне.
— Отлично.
— Вы не видели Рут? — спрашиваю я, решив, что лучше сразу перехватить инициативу…
Тим смотрит на меня и что-то шепчет Робби, тот тоже смотрит и шепчет в ответ.
— Н-нет, — говорит Робби. — А где она?
Я закашливаюсь.
— А я-то надеялся узнать у вас. Разве она не вернулась на ферму?
— На ферму? — На щеках Тима вздуваются желваки, он закуривает. — Так что же, черт возьми, произошло? Ее кто-то увез?
В горле першит нещадно, я не могу сдержать очередной пароксизм кашля:
— Кха-кха-кха-а. — Краем глаза вижу длинные шеи, некоторые из них двигаются, шей становится все больше.
Целое стадо длинношеих тварей выбивают по дорожному полотну свое «стаккато». Опять они, эму.
— ТАК ЧТО?! — взвизгивает Тим. — Кто-то ее увез?
— Скорее всего. Кха-кха-кхм. Она ушла, и нам лучше не терять времени. Я собирался проехать вдоль реки. — Включаю газ, но проклятые птицы загородили весь обзор, и я не могу отъехать. Ивонна вылезает из машины Робби и пробирается сквозь стадо. Одна «пташка» пытается ее клюнуть, но Ивонна кричит на нее и отбивается стильной сумочкой.
— Я поеду с вами!
Только ее мне не хватало!
— Ивонна! Не стоит, честное слово!
Но она уже открывает дверцу.
— Не стоит, — повторяю я, но она будто не слышит, только ресницы опустились и тут же взметнулись вверх.
— Я поеду. Это Робби попросил. Говорит, вдруг ей понадобится помощь, чисто женская. Вам, мужчинам, не понять, какие страдания приходится нам иногда испытывать. Физические, я имею в виду.
Она усаживается и пристегивается ремнем, на лице — ни тени печали, полная беззаботность и, я бы сказал, бесшабашность. Пытаюсь изобразить на своей физиономии такую же беззаботность.
— А когда это случилось?
— Час назад. Час-полтора.
— Ай-ай-ай, ну надо же!
Робби давит на гудок, эму разбегаются. Он подъезжает ближе. Ч-ЧЕРТ.
— Да?
— Умх, когда она… исчезла, точное время?
Как робот повторяю:
— Час назад. Час-полтора.
— А как это могло произойти?
— Я задремал.
— То есть она могла и раньше… исчезнуть?
Я молча пожимаю плечами.
Тим цокает языком и с ненавистью цедит: