В блеске огней

Глайнс Эбби

— Учитывая то, что твой отец был ублюдком и в его жилах не течет кровь Лоутонов, это может быть небольшим препятствием. Но удачи с этим и все такое.

Я не стал дожидаться его ответа. Я повернулся и пошел прочь, только одна — ладно, может быть, обе — мои руки оттолкнули его на выходе.

Проходя мимо двери в кабинет, куда меня никогда не пускали в детстве и даже сейчас, я остановился и, не постучав, распахнул дверь. Человек, которого я ненавидел больше всех на свете, уставился на меня с яростным выражением лица.

— Не входи в мой кабинет без предупреждения или без приглашения, —

прорычал он.

На этот раз я закатил глаза и подошел, чтобы сесть на край его стола.

— Учитывая то, что это все мое, а ты даже не Лоутон, я думаю, что сделаю все, что захочу.

Если глаза могут выпучиться из головы, пока они не окажутся на грани того, чтобы выскочить, то его глаза так и сделали. И я рассмеялся. Потому что это было действительно самое смешное дерьмо, которое я когда-либо видел.

— Я вызову полицию, — предупредил он.

Я потянулся к его телефону и протянул ему.

— Пожалуйста, сделай это дорогой Папочка. Пожалуйста, черт возьми, сделай это.

Мне нужно было преодолеть собственное прошлое

ГЛАВА 45

УИЛЛА

Я слышала, как Нонна говорила по телефону со своей подругой в Нэшвилле, штат Теннесси. Каждое слово. Какая-то часть меня понимала, что я должна начать паковать чемоданы прямо сейчас, но небольшая надежда, за которую я цеплялась, удерживала меня от этого. Этот телефонный звонок означал, что я ухожу. Стены были тонкими, и я знала, о чем идет речь.

Нонна пыталась устроить меня в женскую католическую школу, где работала ее подруга. Судя по всему, я буду жить с ее подругой и убирать ее дом, чтобы заплатить за мою комнату и питание. Это было не так плохо, как исправительный центр, но это было где-то еще, где я буду одна.

Может быть, мне суждено было остаться одной. Жизнь забрала все отношения, которые я лелеяла, и вырвала их у меня. Я становилась жесткой. На этот раз даже слез не было.

Мне не придется прощаться с Гуннером. Она уже потребовала, чтобы я не разговаривала и не связывалась с ним. Если я ослушаюсь, меня отошлют еще быстрее. Нонна считала, что мы делали что-то не правильное, а я не могла сказать ей правду. Это был секрет Гуннера, я не могла делиться им. Я буду защищать его и его тайну, как только смогу. Это не убьет меня. Я пережила гораздо худшее.

Я встала, подошла к шкафу и начала снимать одежду одну за другой и складывать ее. Вещи, которые, как я думала, мне не понадобятся, я оставляла здесь. Мне больше негде было их оставить. Нонна была разочарована во мне, но она не прогоняла меня навсегда. Она удерживала меня от ошибок моей матери. Она этого не сказала, но я все равно поняла.

Моя Нонна любила меня. Она была там, пытаясь найти безопасное место подальше от всех подростков, чтобы я не забеременела. Вот почему она отправляла меня в католическую школу. Это было не из ненависти или раздражения. Все это было из-за любви. От понимания этого было легче это принять.

Услышав, как она прощается, я перестала складывать одежду и стала смотреть, как открывается дверь. Вот и все. Я ухожу и столкнусь

с другой новой группой людей. Я не буду плакать. Я не буду плакать. Я не буду плакать.

Дверь медленно открылась, и взгляд Нонны нашел мой. Она посмотрела на одежду на моей кровати, потом снова на меня. В её глазах была печаль и тревога. Она действительно волновалась за меня. За это я любила ее еще больше. Что бы она ни решила, я сделаю. Я не буду спорить с этим.

— Ты собираешь вещи, — просто сказала она, входя в комнату.

Я молча кивнула.

— Решила быть продуктивной.

Она нахмурилась.

— Я не хочу отсылать тебя, Уилла. Мне нравится, что ты здесь со мной. Ты здесь дома, и это делает жизнь ярче. Но я не могу подвести тебя, как подвела твою маму.

Как я и предполагала, речь шла о моей маме.

— Я знаю, — только и смогла я сказать.

— У тебя такой большой потенциал. Потенциал, которого не было у твоей матери. У тебя большое сердце, и ты знаешь, как преодолевать препятствия.

Слезы, которые я старалась удержать, жгли мне глаза.

— Я люблю этого мальчика. Гуннер хороший мальчик. Он был заброшен, и пострадал из-за этого. Но в глубине души у него есть сердце, которого нет ни у одного из его родителей. Он тоже особенный. Но он поврежден, Уилла. Мальчика никогда не любили в этом доме. Он не знает, каково это. Ближе всех к нему была я, а я всего лишь наемный работник. Если тебя не любят люди, которые должны заботиться о тебе, это все портит. Я не могу доверять ему, чтобы он не разрушил твою жизнь. Он не хочет этого, но сделает. Он не может быть тем самым парнем для тебя.

Она не знала Гуннера, которого знала я, но она была рядом с ним больше, чем я. Она видела, как он растет, и видела все его беды. Возможно, она была права. Он не сказал мне, что любит меня, и использовал мою любовь против меня, чтобы добиться своего. Был ли это единственный способ, которым он знал, как принять любовь? Могла ли я позволить ему забрать часть моего сердца и не знать, как его защитить? У меня почти ничего не осталось. Поппи и Куинн уже взяли по большому куску.

— Примерно в двух часах езды отсюда, в северной части Нэшвилла, есть католическая школа для девочек. Моя подруга Бернадетт там директор. Я знаю ее с детства. Мы не можем позволить себе платить за обучение, но ты могла бы получить стипендию, если бы работала в офисе каждую неделю до школы и после школы. Бернадетт позволит тебе остаться в ее гостевой спальне и накормит тебя, если ты будешь делать ежедневную работу по дому, а затем проводить глубокую уборку в выходные. Это будет нелегко, но ты будешь занята и избавишься от неприятностей.

Я уже слышала большую часть этого, когда она говорила по телефону. Это звучало очень одиноко, и мое сердце болело при мысли о том, чтобы снова уехать отсюда. Я буду скучать по Нонне, Гуннеру и Брэди. Возвращение сюда было моей надеждой на исцеление, если это вообще было возможно. Я только приехала сюда, а меня уже отправили. Когда моя мать выгнала меня, я умоляла ее позволить мне остаться. Мне было страшно. Она проигнорировала меня. Я не могла просить снова. Это было слишком больно.

— Хорошо, — только и сказала я. Зачем говорить больше?