В богадельне. Четвертый волхв
Шрифт:
Но няня – наша старая няня Пелагея Сергеевна , – говорила нам в детстве, что волхвов было не три, а четыре, и даже называла имя четвертого волхва,– я забыл это имя, но – вот что удивительно и невероятно, вы все это скажете: что невероятно , – это было русское имя, – и самое простое, обыкновенное русское имя нас не удивляло тогда, в детстве, что имя четвертого волхва было русское, нам не приходило на мысль остановить няню и навести справку по библейским (ой? – нрзб.) архивам (? нрзб.): помню, мы очень с братом радовались, что пришел и русский волхв к младенцу
– Няня, а почему же он не дошел до Вифлеема?
– А потому что заблудился, – отвечала няня.
– А где заблудился? – пытали мы.
– А в лесах, в Пещорах, в пустынях-густынях. И дар, что Богу нес, у него отняли злые люди.
Мы замолкали ненадолго. Леса шумят. Отец был родом из Сибири и рассказывал нам про тайгу, про тысячеверстные леса, безысходные для тех, кто не знает в них путей, про дикие вьюги и лесные ветра. Брат вздыхал.
Он был молчаливее меня, и я спрашивал няню:
– А он выйдет, няня, из лесов? Он придет ко Христу?
– Выйдет милый, – отвечала она.
– А когда?
– А тогда, когда дар нивы приготовит, когда откроется от русской земли праведный путь до Божьего града.
– Неизвестно, милый.
Няня гладила меня по голове и поникала головой. Потом поднимала взор к образу Спасителя – перед ним всегда горела с нашего детства зеленая лампада – и крестилась медленно и истово.
Это было в вечер Рождества. Брат отходил к окну. Стекло чуть тронул мороз. Белые блестящие ели разрослись на нижней части стекла. Это был белый рождественский веселый снег. В нем много было цветов и длинных узорных трав. На них сидели белые птицы.
Но брат искал не их. Он грел оставшийся чистым кусочек стекла – искал в нем первую звезду. Но она еще не загоралась в небе – или хмурые снежные тучи еще закрывали ее. И брат отходил от окна к няне и, прижавшись к ее плечу лицом: так тепло! так мягко! там шерстяная пестрая турецкая шаль – «по <лиловому? бежевому? – нрзб.> полю пустили травами», – и, прижавшись к ней лицом, тихо спрашивал няню:
– Няня, а что он принесет четвертый Христу-младенцу, если дойдет из леса ?
– А хлебушка, милый, – отвечала старушка. – Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?
– А он мужик разве, няня?
– Хресьянин он. Русский человек хресьянин, – убежденно отвечала няня. – Всегда хресьянин.
Брат молчал. Нет, мы не думали того, что этого не может быть.
Мы думали: когда это будет?
Когда выйдет из лесу четвертый – с даром русского хлеба?
Брат, не отходя от няни, спрашивал еще и еще:
– А где он возьмет? А хлеб будет черный?
– Черный, – отвечала няня. – Ржаной. Со всей земли возьмет, отовсюду по зернышку, ото всех полей, от праведных хресьянских трудов, замесит на ключевой водице, испечет на чистом огне. От всей земли будет хлеб хресьянский.
– Отчего ж не несет?
Это уж спрашивал я. Сердце мое трепетало от радости. Но ждать! Было так трудно ждать! И зачем ждать? Теперь бы, в эту ночь, этот хлеб принести.
– Оттого не несет, что трудно,
Мы не понимали, что это значит, но мы знали, что этот огонь будет чист и светел, – не то что маленькая, коптящая лампочка под бумажным абажуром у нас в детской или фонари на улице, тихие и серые. Это будет прекрасный огонь.
– От честнaго древа. И на этом огне хлебушка испечет, – и будет дар Спасу Господу с солью.
– А как же принесет?
– Когда хлебушка спечет – тогда и путь прям откроется. Надо спечь, милый, первое дело: спечь, хлеб-соль приготовить. А там и путь отверзется.
А брат в это время опять уж стоял у окна. Он притронулся лбом ко стеклу и долго не отрывался от него. И вдруг обернулся к нам и радостно крикнул:
– Няня! Я нашел звезду! Вон она, вон!.. Голубая!.. Как снежинка!
Няня встал со стула и подошла к окну:
– Тише, милый. Надо тихо звезду встречать. Христос-младенец в ясельках лежит. Не разбудить бы его надо. А ты поклонись Христову Рождеству.
И няня подошла к образу Спасителя. Лик Его был светел и радостен. Лампадка пред ним светила нам лучезарней звезды.
Няня положила земной поклон – и мы с нею – и старческим тихим голосом произнесла нараспев:
– Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия, мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды.
Мы все еще рез поклонились до земли.
А в окно светил на глубоком, глубоком зимнем небе голубоокая звезда Рождества.
– -----------------------------------
С тех пор прошло много лет, очень много. Я прочел много книг, не только тех книг, что уверяли, что было только три волхва, но и те, которые утверждали и что не было вовсе волхвов, не было звезды, не было этой ночи, не было и Родившегося в эту ночь. Но вот, вопреки всему, я знаю (и всегда всю жизнь знал) и всегда буду знать, что было все это: и эта ночь, и волхвы, и эта звезда, и Родившийся в эту ночь.
Я знаю даже больше: я знаю, что было не три, а четыре волхва, и у четвертого волхва было русское имя, – я знаю, впрочем, и еще больше: я верю, что четвертый волхв выйдет из лесов и найдет прямой путь до этой голубоокой звезды и принесет Родившемуся в эту ночь Дар земли своей. И Родившийся, Царь Небесный, Сын Человеческий, примет этот Дар вместе со златом, ливаном и смирною, ибо это будет праведный хлеб, он чист.
20. XII <1923> Канун Предпразднества Рождества Х.