В больнице
Шрифт:
– До обеда без изменений. Пообедаете. Ужинать не надо. Вечером я вами займусь.
– Может, и не обедать на всякий случай?
– как ни ждал, как ни торопил сосед с операцией, сообщение ударило его. Предлагая свою помощь, он невольно заискивал перед этой маленькой женщиной, которая увидит его во всей беспомощности.
– Обедайте, обедайте. Это не помешает.
– Поздравляю, - задумчиво сказал сосед после ухода сестры.
– Повезло вам.
– Через два-три дня и я вас буду поздравлять, - искренне ответил Алексей Петрович.
– Знаете, с какой радостью приходишь в себя после операции: позади. А сам, несмотря
– Операции лучше в молодости делать.
– Если в молодости начинать, вы бы не были таким молодцом.
Сосед понимал, что трусит, что лицо его покраснело и невольно обвисло и затаились глаза, выглядывающие невидяще. Он принимался то за одно дело, то за другое, рылся в сумке, переставлял с тумбочки на подоконник банки, ложился, тупо глядел в телевизор и опять поднимался, выходил в коридор. Спустился вниз и принес газеты, снова только для себя, пошелестел-пошелестел и оставил.
– Ваше министерство, - спрашивал он, - это где лес рубят?
– Нет, где охраняют.
– Разве его у нас охраняют?
И не слушал ответа, глядя куда-то перед собой.
Не он первый - поставили укол, и потихоньку стал он успокаиваться. Обмякшее лицо подобралось и подобрело, но глаза смотрели все так же затаенно и печально. Голос был жалобным. Это и не успокоение было, а торможение, при котором снижается чувствительность и вялыми, неотчетливыми делаются очертания предстоящего события, еще полчаса назад бывшие острыми и обжигающими. Весь мир плывет в этом состоянии бесстрастно и прочно, отыскав какое-то надежное установление. Сосед даже всхрапнул забывчиво, но недолго и без громогласия, с хрипящим стоном. Очнулся и, встрепанный, потерянный, словно не узнавал, где он, водя глазами по стенам, с часами на руке, спросил у Алексея Петровича:
– Сколько времени?
– Скоро два. Скоро обед, - подсказал Алексей Петрович.
– Надо пообедать, - и засобирался торопливо, отыскал разрисованную цветочками пластмассовую кружку, предмет зависти Алексея Петровича, потому что его, металлическая, обжигала.
После обеда они разговорились. Но неприятным вышел этот разговор - не к месту, не ко времени. Один не мог сдержать чувства возвращающегося здоровья, второму предстояло пройти сквозь опасное и болезненное испытание. Один, истерзанный, измученный, ослабший, выходил победителем, второй только еще шел на решительное сближение и нервничал, до хруста в скулах поводил влево-вправо ртом со сжатыми губами. Но продолжал смотреть в телевизор. С телевизора и началось.
– Отдохнули бы от него, - не выдержал со своей кровати Алексей Петрович.
– И мне бы дали отдохнуть.
– Это пожалуйста, - выкрикнулось неожиданно у соседа. Он с готовностью поднялся и загасил телевизор. И только тогда, должно быть, увидел себя в этой сцене жалким и спросил отрывисто: - А что это вы на него так?
– Вражеская пропаганда, как вы говорите, - с удовольствием вспомнил Алексей Петрович.
– Я ничего подобного не говорил.
– Вы про газеты говорили. А я про него, про это пучило одноглазое... со своей, разумеется, стороны.
– Чем оно вас не устраивает?
– Долго объяснять. Да вы и знаете. Вас же мои газеты не устраивают. До того, что вы и в руки их брать брезгуете. Я тоже разборчив.
– О старом, значит, жалеете? Так.
– Это "так" было у него как точка, не больше, но можно было представить, что когда-то, когда
Разговор расходился, и Алексей Петрович устроился удобней, развернувшись на бок и подбив под локоть подушку.
– Жалею, - согласился он.
– Но не так, как вы, должно быть, представляете. Я в старом, если хотите знать, с потрохами не увязал. Мне из старого только рюкзачок собрать - и в новом. Я и в партии не состоял.
– Это в министерстве-то?
– не поверил сосед.
– Да. Я в министерстве проработал три года. Да и попал туда случайно. Директора института назначили министром, он меня с собой на управление потащил. Да и министерство... оно для нас было важным. Вот и вы толком не знали, рубят там лес или охраняют. Разве это о положении министерства не говорит?
– Привилегии для всех министерств были одинаковые, - чувствовалось: сосед продолжает разговор через силу. Он лежал и, согнув в колене левую ногу, закинув за нее правую, нервно мотал ею и посматривал на дверь.
– Кое-что было, - согласился Алексей Петрович, - хоть и по третьему разряду. Больница эта... я, правда, впервые здесь, когда и прав на нее не имею. Да, больница. Курорт. Но зачем мне, человеку лесному, курорт? Я там ни разу и не был. Машина у меня своя, свою пригнал. Должность не велика, с вашей не сравнить. Вы князем были, Антон Ильич, первый-то человек в крупном строительном тресте. Там привилегии, льготы эти сами плывут, за ними и ходить не надо. Не буду говорить про вас, не знаю. НО ЧТО ТАКОЕ НАЧАЛЬНИК ТРЕСТА, ЗНАЮ. Из министерства ходил и в ноги падал.
Сосед молчал. Алексей Петрович отдышался.
– Вы ведь в партии были, Антон Ильич?
– Был, конечно. Вы же знаете. Как бы я там не был?
– И не просто членом партии, а членом обкома?
Сосед мог и не отвечать: иначе не бывало.
– А воевали?
– Три года. Тяжелое ранение имею, - с набирающейся твердостью отвечал сосед.
– Что это вы мне допрос устраиваете?
Вошла сестра, поставила эмалированную ванночку со шприцами на тумбочку к Алексею Петровичу и приказала обоим разворачиваться тылом. Тот и другой свое получили. Нельзя было надивиться, как ловко умеют здесь вонзить в одно безболезненное касание иглу и вторым небрежным касанием мазнуть место укуса спиртом и тут же, поймав и заведя руку больного, приложить ее к ватке над единственной капелькой крови.
– Я продолжу, Антон Ильич, с вашего позволения договорю, - сказал Алексей Петрович после ухода сестры. Они одновременно повернулись друг к другу.
– Что выходит: вы воевали, имели крупную должность, были своим в местной партийной верхушке, вложили в старую систему немало сил... как же получилось, что вы ее на дух не терпите, будто вы - это не вы, а что-то, что заново родилось?
Сосед перебил решительно:
– Я за Россию воевал, Россию строил, а не старую систему.
– За Россию, - согласился Алексей Петрович и шумно выдохнул.
– Вы воевали за нее, да... Но почему тогда, когда эти бесы из научных институтов, - Алексей Петрович, перегнувшись, далеко вымахнул в сторону телевизора руку, - захватили говорильню и принялись издеваться над вами... да, и над вами в том числе... принялись утверждать, что жертва была напрасной и победа была не нужна... почему вы заслушались, как дитя, и поверили? Вы Россию защищали...