"В борьбе неравной двух сердец"
Шрифт:
Я научила женщин говорить.
А. Ахматова
В книге «Крушина» есть несколько стихотворений, обращённых к Ахматовой, написанных словно «под её диктовку» или с ахматовскими сюжетами, интонациями, лексикой и, разумеется, с ахматовскими героинями. Ахматова была кумиром Дербиной, её наставницей и «покровительницей» и до и после крещенской трагедии.
Фанатичный культ Ахматовой стал «опорой» в её изломанной судьбе.
В ночь безнадёжности жизнь моя брошена, Но есть в ней два слова, святящихся матово, Как обещанье чего-то хорошего: «АннаС одним из своих избранников (возможно, что и с Рубцовым) Д. побывала на могиле Ахматовой в Комарово:
А собственно, что у нас было? Ахматовиана и май, И чуточку сердце щемило (Как хочешь сие понимай). И кладбище там в Комарове, И профиля барельеф, И замкнутый в царственном слове Как будто родимый напев. Дорога на озеро Щучье, Там есть и ЕЕ следы... Наверное, было бы лучше Не стоять у тёмной воды. Теперь эти тёмные воды Буду помнить долгие годы.Никто из русских поэтов не владел душой Людмилы Дербиной с такой властностью, как Анна Ахматова. Недаром же поэтесса пишет слово «ЕЁ» прописными буквами, словно речь идёт о Божестве.
Есть в «Крушине» раболепно ахматовские стихи об «ахетатонской царице» Нефертити, о «печальной мидийской царевне», бродящей (подобно Анне Андреевне в Царском Селе) по аллеям «висячих садов Семирамиды». Эпиграф к стихотворенью взят из Ахматовой: «Всего прочнее на земле печаль». И даже когда в стихах Д. мы встречаем её собственное уподобление себя волчице и ведьме, то невольно вспоминаешь, что Анна Андреевна в дружеско-семейных кругах имела звериную кличку «Акума». Гипнотическое влияние А. А. на Л. Д происходило на глубоком, можно сказать, на иррациональном уровне. Скорее всего, кроме уроков гордыни, полученных у Ахматовой, её поклонницу могло околдовать ахматовское изображение любви как вечного сопротивления мужской воле, как поединка, в котором победа над возлюбленным не только тешит тщеславие, но и вознаграждает чувством полной независимости. Привлекал способную ученицу и ахматовский «комплекс Клеопатры», исключавший всякую длительную женскую привязанность и патриархальную верность единственному избраннику в жизни. А ещё, конечно, она усвоила от Акумы способность провоцировать уроки ревности, подобные тем, которые устраивал А. А. её третий муж, несчастный Пунин. «Все, кто её любил, — пишет в своих воспоминаниях друг А. А. Павел Лукницкий, — старались спрятать её, увезти, скрыть от других, ревновали, делали из дома тюрьму». В такие «тюремные минуты» А. А. чувствовала себя на вершине блаженства, о чём свидетельствуют её стихи:
Сколько б другой мне ни выдумал пыток, Верной ему не была. А ревность твою, как волшебный напиток, Не отрываясь пила.Да не ополчатся на меня фанаты и фанатки Ахматовой, но почти ту же самую картину «ревностей» мы видим в вологодской трагедии.
Из протокола допроса Дербиной:
«Николай ревновал меня <...> Приходил ко мне Николай, спрашивал: „Кто у тебя в подвале?“ И непременно проверял, нет ли кого».
Из показаний сестры Дербиной:
«Рубцов её ревновал, ему всё казалось, что она ему изменяет».
Как пишет М. Суров — создатель удивительной книги «Н. Рубцов. Документы. Фотографии. Свидетельства» (Вологда, 2006): «Детально описывая сцены ревности, которые „закатывал“ ей Рубцов, она как бы говорит всем нам: смотрите, как он безумно любил меня <...>; „безумная ревность поэта Николая Рубцова всегда служила для Грановской своеобразным „сертификатом качества“, авторитетным подтверждением её ценности как женщины и значительности как поэтессы. У меня лично не вызывает ни малейшего сомнения тот
Совпадениям ревнивых чувств в стихах А. и Д. несть числа. «Тебе покорной? — ты сошёл с ума!» — с надменностью заявляет А. А. кому-то из мужей или любовников. А. Дербина почти «в рифму» вторит ей: «Невозможно, чтоб ты одолел». «Мой муж — палач, и дом его — тюрьма», — негодует А., живя с Шилейко. А Дербина, стремясь освободиться «от власти» Рубцова, в борьбе с «домашней тюрьмой» идёт ещё дальше: «А я у своей западни смела все замки и затворы!» «Уже судимая не по земным законам, / Я, как преступница, ещё влекусь сюда», — горюет Ахматова, и Дербина твердит то же самое почти теми же словами: «Закон суров, но это есть закон, а я древнее всякого закона». Перекликаются между собой и две заповеди, по которым пытались жить две своевольные женщины:
Стыдись и творческой печали Не у земной жены моли. Таких в монастыри ссылали И на кострах высоких жгли.Это — ахматовское хрестоматийное заклинание, а вот заклинание её ученицы, и оно, право, не слабее по чувству:
Заройте, как жонку Агриппку, На площади в Вологде, но Души моей грустную скрипку Не закопать всё равно.Правда, бывает, что самых что ни на есть «таких» в землю тоже закапывали, как, например, Анну Монс, неверную любовницу и жертву ревности молодого императора Петра Первого. Кстати, и «жонку Агриппку» дремучие вологжане XVII века закопали на главной площади города с формулировкой «за блуд», но потом сжалились и выкопали обратно. А разве «разборки» со своими несчастными избранниками у А. А. и Л. Д. не изложены на одном и том же языке «неземных жён»?
Тебе я милой не была, Ты мне постыл. А пытка длилась. И как преступница томилась Любовь, исполненная зла. (А. А.)Особенно хороша, откровенна и парадоксальна последняя строчка этого проклятия, перекликающегося с другим проклятием разлюбленному:
Ах да! Ведь где-то муж безгрешный. Он помнит, что была жена. Она была. В страстях нездешних Как еретичка сожжена. (Л. Д.)«Нездешние страсти», «неземные жёны», «еретички», восходящие на «высокий костёр»...
И о забвении, и о вечной славе и знаменитая наставница, и её ученица рассуждают так, как будто слова стихов им нашептала одна и та же муза:
Забудут, вот чем удивили! Меня забывали сто раз, Сто раз я лежала в могиле, Где, может быть, я и сейчас.Строки хрестоматийные... Но с не меньшим основанием младшая современница Ахматовой примерит их на себя, приправит солью своей судьбы и повторит почти теми же словами:
Никто не знает, сколько раз Рождалась я и умирала, И сколько раз в свой смертный час Я начинала жить сначала.А вот стихи о разорении жизни, написанные А. А. в 1921 году:
Всё расхищено, предано, продано, Чёрной смерти мелькнуло крыло, Всё голодной тоскою изглодано, Отчего же нам стало светло?И как эхо — отражается звук этого разорения в стихах, написанных ровно через 60 лет.
Будто нищая пала ограда, Чёрной бездны приблизился край. Стало слышно дыхание ада На земле сотворяющим Рай...