В бой идут одни штрафники
Шрифт:
— Где командир взвода? — послышалось из глубины траншеи. — Взводный где, братцы?
— Здесь взводный.
— Тише там! А ну не орать!
К Воронцову подошел лейтенант примерно его лет, подал руку и представился:
— Лейтенант Скворцов. Мне поручено принять у вас участок обороны.
— Принимай, лейтенант. — Воронцов закинул за спину свой ППШ. Сумку с запасными дисками и снайперскую винтовку бойцы уже унесли в обоз.
Они пошли по траншее. Воронцов вкратце рассказал о том, как ведет себя противник, чего стоит опасаться, на что обратить внимание, где немецкие минные поля, где свои, где расположены их пулеметы и куда они откочевывают
— У тебя, я вижу, станкач крупнокалиберный.
— ДШК. Сила! Только вчера получили со склада. Новенький. — За нейтральной полосой взлетела ракета, и глаза лейтенанта Скворцова блеснули.
— Я бы установил его под танком. Там мои ребята хороший окоп оборудовали. С боковой землянкой, как положено. «Максим» там у меня стоял.
— Ладно, подумаю, — снова деловито ответил гвардеец, что-то помечая в блокноте.
— И вот еще что. С той стороны снайпер бьет. Прячется, видимо, в развалинах водонапорной башни. Днем она хорошо видна. Расположена на нейтральной полосе, сразу за их колючкой. Пробирается он туда рано утром, еще затемно. Стреляет по флангам. Огонь ведет по всему, что движется. Разрывными пулями. Так что раненых нет. Но точно засечь мы его так и не смогли. У тебя пулемет мощный. На рассвете дай пару очередей по водокачке. Смахнешь его вместе с кирпичами.
— Ладно, подумаю.
Когда расставались, Воронцов протянул руку и спросил:
— Ты какое училище окончил? Не Подольское?
— Нет, Ташкентское пехотное, ускоренный выпуск. А ты подольский?
— Подольский. Выпуск сорок первого года.
— Так вас, говорят, всех… Там еще, под Москвой…
— Не всех. Как видишь, не всех.
— Ты тоже там был?
— Был. Мед-пиво пил… Ладно, Скворцов, желаю тебе и твоим гвардейцам удачи.
В это время из тыльного хода сообщения в сторону штабного блиндажа прошла группа офицеров. Два старших лейтенанта и капитан. Лицо одного показалось знакомым. Тот тоже оглянулся.
— Начальство? — кивнул им вслед Воронцов.
— Да. Ротный, комбат и начальник штаба батальона.
— Старший лейтенант, который впереди шел, ваш ротный?
— Да, гвардии старший лейтенант Крупенников.
— Он раньше не в Тридцать третьей воевал?
— Не знаю. Я в роту недавно прибыл.
Всю ночь рота шла ускоренным маршем. Кончался один проселок, они поворачивали на другой и шли, шли, шли. На восток, в тыл. Ни курить, ни разговаривать не разрешалось. Только гул стоптанных ботинок последнего срока годности по выбитой до пыльной мучки дороге. Время от времени бойцы прикладывались к фляжкам, делали по нескольку экономных глотков и торопливо прятали, чтобы не попросил сосед. Марш, тем более в тыл, — не окоп перед боем, где солдат не пожалеет для товарища последнего, тут о себе заботься сам. Сколько еще топать, неизвестно, а то, что ни у колодца, ни у реки их больше не остановят, — это точно. Погонят до места.
Миновали поле, втянулись в лес. Глаза, привыкшие к темноте, сразу ухватили длинные вереницы повозок, а в глубине на расчищенных полянах и глубоких просеках ряды танков со вздернутыми стволами орудий. Экипажи таскали срубленные березки, маскировали свои боевые машины. Стучали лопаты и ломы. Глубже в лесу ухали, с треском ломая сучья и подрост, падающие деревья. Что за части и что за подготовка, непонятно.
По лесу двигались около часа. Снова вышли на простор. Но и тут тоже везде шли земляные работы.
На опушке окапывался дивизион гвардейских минометов.
— Видал, сколько техники понагнали! — Нелюбин восхищенно оглядывался по сторонам. Взводный-2 догнал голову колонны, чтобы узнать у ротного, далеко ли еще идти. Но тот двигался где-то в середине колонны.
— Да, Кондратий Герасимович, скоро начнется…
— Вот только зачем тогда нас отводят?
— Маневр.
— Не знаю. Солодовников, я думаю, тоже не знает. Скоро рассвет, остановимся. Так что уже недолго.
— Только большое начальство будет знать, что да куда. А наше дело — двигай туда, куда приказано.
— Это да.
— Народу-то сколько! Эх, если ударит!..
— А ты что взвод бросил? Солодовников увидит, вспомнит тебе все твои грехи.
— Э, Сашок, мои грехи всегда при мне, — засмеялся Нелюбин. — Я что к тебе пришел. Радостью поделиться. Думал, потерпеть до утра, а сил нет. Сказать кому-то надо. А кто у меня в роте первый друг и боевой товарищ? Да Сашка Воронцов! — По всему было видно, что Нелюбин сильно возбужден, что его распирает какая-то радость.
— Тихо ты. Бойцы вон оглядываются.
— Авдей мой отыскался, — зашептал Кондратий Герасимович. — Авдей! Сын! Вчера вечером, когда вы с Иванком ушли, старшина письмо принес. От Авдея письмо!
— Жив-здоров?
— Воюет! Гвардии старший лейтенант! Командир взвода танков «Клим Ворошилов»! Я ж тебе говорил, что он у меня танкист! — Голос у Нелюбина дрожал от волнения.
— Как же он тебя разыскал?
— А так. Моя сестра, Сима, старшая, Авдеева тетка родная, в Москве живет. На фабрике конфетной работает. Еще девкой туда уехала. Справку из колхоза выхватила и — только юбка мотанулась! Комнату фабричную имеет. Замужем. Мужик ее тоже на фронте. И вот я ей, в мае еще, письмо отписал. А точно адреса не знал! Так, наобум лазаря: фабрика имени товарища Бабаева, Санкиной Серафиме Гавриловне… И что ты думаешь! Дошло! Отыскала моя солдатская весточка сестрицу мою родимую. Началась у нас переписка. А тут и Авдей ей письмо прислал. Тоже, видать, затосковал по родне. Нелюбичи-то под немцем. Некому больше писать. Переправила ему Сима мою полевую почту, и вот — письмо пришло! И, чует мое сердце, Авдей где-то тут рядом с нами. Может, там, в лесу его часть стоит.
— Там «тридцатьчетверки» стояли.
— Это видели мы только «тридцатьчетверки». Тут, с приходу, у дороги. А что там, в лесу? Деревья валили, думаешь, зачем?
Послышался топот подкованных копыт.
— Ротный скачет.
Нелюбин сразу втянул голову в плечи, посмотрел по сторонам, словно ища подходящее укрытие.
— Нелюбин! — окликнул его ротный вполголоса. — Почему вне взвода? Какой приказ был?
— Вас искал, товарищ капитан.
Навстречу вышла колонна. Артиллерийская часть, не меньше полка. Тянулись попарно запряженные четверки с молчаливыми ездовыми на передках и зачехленными орудиями. По приземистой осанке орудий и длинным стволам было понятно, что за часть встретилась марширующей в тыл роте. Кони брели понуро, видать, издалека их гнали сюда, и усталые ездовые то и дело раздраженно, с матюжиной, пускали в ход кнуты. Противотанковые орудия тяжелые, калибр не меньше ста. Такие любую броню возьмут с дистанции километр-полтора.