В бухте Отрада (рассказы)
Шрифт:
Я смотрел на штурманов: у них стиснуты челюсти, а в глазах, налившихся от соленых брызг кровью, как у алкоголика с похмелья, напряженность и боль. "Коммуниста" сносило - куда? В клокочущую тьму, в горланящую неизвестность. А где-то в море разбросаны подводные рифы. В обыкновенную погоду штурманы знают, где скрываются эти чудовища с гранитными клыками. А где они теперь? Может быть, далеко, а может быть, рядом: притаились и ждут сбившихся с курса кораблей. Горе судну, если оно попадет в страшный оскал такого чудовища: гранитные клыки вонзятся в железное дно и не выпустят, пока не растерзают в бесформенные куски.
В рулевой
– Ну, что скажешь, товарищ Володя?
Он воскликнул на это:
– Эх, коробка наша горемычная! И как только выдерживает такую бурю!
Почти двое суток люди ничего не ели и не пили, двое суток провели без сна, мотаясь над зыбучей бездной, среди разверзающихся могил. Против "Коммуниста", нападая, действовал тройственный союз - ветер, волны, мрак. В неравной борьбе истощались последние силы. Отчаяние рвало душу. Нет, никогда нам больше не причалить к желанному берегу. Он пропал для нас навсегда в этом бушующем хаосе, мрачном и холодном, как сама пучина.
И безмолвно стонала душа моряка, истерзанная дьявольской злобой циклона.
Я настолько устал, что перестал ощущать страх. Сознание помутилось. Все стало противным. Казалось, что легче умереть у стенки, под направленными дулами винтовок, чем здесь, в этой буйноголосой тьме, в осатанелом реве бесконечности.
В рубке, перевалившись через стол, держась за края его, я, точно в бреду, видел, как вошел третий штурман, очень глазастый парень, и торопливо начал протирать бинокль. Мокрый весь, он стучал зубами и, волнуясь, говорил:
– Что-то там замечается. Сейчас узнаю...
Он еще что-то говорил, но мне вспомнились слова, сказанные про него одним матросом:
– Глаза у него вонзаются в темноту, как штопор в пробку.
Третий штурман выбежал, но через минуту-две вернулся.
– Маяк Боркум открылся!
– торжествующе крикнул он.
Этому трудно было поверить, тем не менее все почувствовали себя окрыленными.
Вызвали на помощь второго штурмана, уходившего в машину погреться. Темные волосы его поседели от осевшей соли, поседели ресницы и брови. Он был похож на старика с молодым, энергичным лицом. Все три штурмана смотрели в черную даль. Там, как маленькие звезды, виднелись три огня: красный посредине и два белых по краям. Да, это был Боркум, тот самый маяк, который нам так нужен, - наша радость, наша надежда на возвращение к жизни.
Предстоял еще один опасный момент: удастся ли повернуться на свой правильный курс?
– Лево на борт!
– скомандовал первый штурман и в то же время звякнул машинным телеграфом.
Машина заработала полным ходом. Море накрыло волною всю палубу от носа до кормы. Корабль, казалось, напрягал последние силы - погружался в кипящие провалы, падал с борта на борт и упорно поворачивался влево.
В разрыве черных туч показалась молодая луна. Это небо серебряным полуглазом смотрело с высоты, следило за нашим рискованным маневром.
Наконец услышали громкий голос того же штурмана:
– Так держать!
– Есть так держать!
– обрадованно ответил рулевой.
Напрасно злился циклон, упуская свою добычу, - с каждой милей море становилось мельче, а волны теряли силу.
На второй день к вечеру "Коммунист", потрепанный в отчаянной схватке, израненный, медленно входил в Кильский канал. Муки наши кончились.
Улыбками осветились усталые лица моряков.
Еще через день на "Коммунист"
Тут только мы узнали о жертвах циклона. Оказалось, что в Северном море погибло пять судов.
– Три парохода и два парусника, - пояснил один из рабочих.
– А из людей кто-нибудь спасся?
– справились наши матросы.
– Да, несколько человек на одном паруснике. Они привязали себя к мачтам. Их сняли через двое суток.
Матросы широко раскрыли глаза, придвинулись ближе к говорившему рабочему.
– Живыми?
– Да, живыми. Но их всех отправили в сумасшедший дом.
Мы тоже видели смерть. Она дышала холодом бездны, так близко раскрывавшейся перед нами, рвала нас лохматыми лапами циклона. Теперь ничто нам не угрожало - палуба под ногами не качалась, твердая земля находилась рядом. И все-таки, услышав о гибели других моряков, еще раз почувствовали зябкую дрожь на спине.
На "Коммунисте" застучали молоты, восстанавливая разрушенные части.
В БУХТЕ "ОТРАДА"
В волнах Балтийского моря мерно покачивался наш пароход, преодолевая встречный ветер и ночной мрак, держа курс к далеким берегам Англии, а в кают-компании при свете электрической лампочки пожилой и полный механик рассказывал мне свою историю.
...Я, если хотите знать, - человек мирный. Во время каких-нибудь скандалов и столкновений других люблю держать нейтралитет. Это уж в моем характере. О политике люблю только послушать, но почти не занимаюсь ею. Для этого, я полагаю, есть другие люди, которые могут протанцевать на острие ножа и не обрезаться. А мое дело - знай работай. Это у меня с детства, из деревни, где вместе с отцом я немало земли переворочал.
Должен сказать, что на военной службе мне везло. Начал я с матроса второй статьи, как полагается нашему брату, а на второй год уже плавал кочегаром. Потом благодаря своему старанию добился, что меня назначили в школу машинистов самостоятельного управления. Через два года успешно кончил ее. Дальше пошло само собой: дослужился до судового кондуктора, а после революции получил звание механика. Правда, для этого мне пришлось потратить двадцать с лишним лет упорного труда. За это время много судов переменил. Плавал на броненосцах, крейсерах, миноносцах, подводных лодках. И, не хвастаясь, скажу, что всю судовую механику на практике прошел и знаю ее так, как едва ли знает любой мусульманский мулла свой коран.
При царском режиме я не особенно любил власть - она всегда казалась чужой, не народной. Правда, воевал за нее, но только потому, что нельзя было не воевать. А тут еще об измене заговорили. Под яростным натиском немцев ломалась Россия, слезами и кровью истекал народ. Наконец всплыл Гришка Распутин. Все это очень раздражало меня, но не настолько, чтобы я мог зашипеть, как волна у скалы, и стать революционером... Нет, я честно исполнял свою работу.
А революция все-таки пришла, пришла помимо меня. Ураганом налетела она и развеяла всю старую власть, как мусор. Скажу откровенно - в груди моей загорелось новое солнце. Вместе с другими я чувствовал себя перерожденным. Дальше этого мне не хотелось идти. Однако недолго продолжались медовые месяцы. Истории неугодно было справляться с моими желаниями, и она продолжала разворачиваться по-своему. В революционной стране еще раз произошла революция. Потом, как вам уже известно, началась гражданская война.