В бурунах
Шрифт:
Круто оборвав фразу, Селиванов повернулся к стоящему у окна полковнику Панину:
— Товарищ полковник, доложите общую обстановку.
Панин заговорил мягко, глуховатым голосом, изредка заглядывая в разложенную на подоконнике карту:
— Прорвав первую линию вражеской обороны, мы за девять суток боев глубоко врезались в расположение войск противника и нависли над флангами его крупной моздокской группировки. До последнего дня главной нашей опасностью был левый фланг, подставленный под танковые удары противника на линии Ищерская, Галюгаевская, Стодеревская, Моздок…
Уронив седую
— Однако последние бои несколько изменили обстановку, — осторожно подбирая слова, продолжал Панин. — Если до сих пор наш правый фланг был надежно прикрыт продвигавшимися правее нас кубанцами, то сейчас, после их отхода из-под селения Нортон, наш правый фланг ничем не защищен и открыт для ударов противника…
— Он не совсем открыт, — поглаживая лысеющую бритую голову, сказал Горшков, — потому что мои казаки частично уже повернуты фронтом на север, и Кузьма Романович сможет прикрыть тыл…
— Я скажу об этом, — кивнул головой Панин.
Он взглянул на Селиванова. Тот сидел, прислонившись плечом к деревянной спинке кровати, закрыв глаза.
— Таким образом, — продолжал Панин, — мы, подобно игле, глубоко вонзились в расположение войск противника, имея за собой лишь степной «коридор» и слабо защищенные, растянутые по степи тылы с отставшими обозами, не обеспеченными надлежащей охраной. Боеприпасы у нас на исходе, фуража тоже почти нет, печеного хлеба осталось на две дневных выдачи…
— Переходите к оценке сил противника, — перебил Селиванов.
— Слушаюсь, — коротко ответил Панин.
Он стал поспешно перелистывать лежащую на подоконнике папку с бумагами. Яркое пламя горящих в печи кизяков освещало обветренные лица генералов. Ребенок в корыте сладко потянулся, вздохнул и зачмокал губами.
— Хорошее что-то снится бисову сыну, — засмеялся Белошниченко.
Панин разгладил ладонью примятый зеленый листок.
— Против нас действуют следующие части противника, — сказал он. — Африканский корпус генерала Фельми, сводный кавалерийский полк полковника фон Юнгшульце, сводный конный отряд, пятьсот шестой мотоциклетный батальон и батальон полевой жандармерии. Этим частям приданы танковые батальоны из третьей танковой дивизии и три дивизиона артиллерии из резерва главного командования. Всей степной группой войск противника командует генерал Фельми. Главные пункты сосредоточения вражеских сил и опорные узлы Ага-Батырь, Нортон, Сунженский, Иргакли, Ачикулак. В этих селениях противник, по данным нашей авиаразведки, ведет до последнего времени крупные оборонительные работы.
— Зачем? — хитро прищурился Селиванов.
Присутствующие засмеялись. Панин тоже улыбнулся. Он понял ход мыслей Селиванова и приготовился отпарировать удар.
— Как зачем? Затем, что маневр казачьей конницы вызывает необходимость соответствующего отпора. Однако…
— Что однако?
— Однако отход нашего правого соседа изменил положение. Теперь противник имеет возможность ударить
— Ну какие там к бесу мотоциклеты пойдут по этим пескам, — усмехнулся Белошниченко. — Они застрянут среди бурунов так, что их канатом не вытащишь.
— Мотоциклисты могут пойти по набитым дорогам в обход.
— Так это они могут пойти, ежели Сергей Ильич их пропустит, — сказал Стрепухов, — и, кроме того, они неизбежно натолкнутся на кубанцев.
— Хорошо, согласен, но не это является главной опасностью, — невозмутимо продолжал Панин. — Главная опасность в том, что у нас кончаются снаряды и нечем кормить людей и лошадей.
Стрепухов, ежась от боли, обратился к Селиванову:
— Если добудем боеприпасы и провиант, можно продержаться до подхода кубанцев…
Долго еще говорили командиры, оценивая возможность тех или иных действий противника, подсчитывая свои силы и предлагая всякие варианты для отражения вражеских ударов.
Все предложения сводились к тому, чтобы перестроить расположение боевых порядков и приготовиться к прочной обороне.
Табачный дым густел, окутывая синевой тускло горящую свечу. Румяная молодица-хозяйка в шерстяном платке отворила дверь, заглянула в комнату, и Белошниченко вынес ей проснувшегося ребенка, неумело держа его на вытянутых руках, подальше от кителя. Адъютанты, сидевшие в той комнате, где была хозяйка; прыснули от смеха и плотно закрыли дверь.
Селиванов встал и прошелся по комнате, позванивая шпорами. Небольшого роста, тщедушный, он был на голову ниже всех своих командиров, и его рука с узкой кистью казалась почти детской. Грызя изжеванный мундштук папиросы, он остановился у печки и сказал хрипловато:
— Вопрос ясен. Раз немцы готовятся нанести нам удар на правом фланге и ожидают, что мы отойдем или, в крайнем случае, перейдем к обороне, значит…
Он несколько раз затянулся догорающей папиросой, швырнул ее в печку, полюбовался вспыхнувшим на секунду огоньком и закончил, сунув руки в карманы:
— Значит, мы, ломая их планы, должны немедленно напасть на них в центре и овладеть Ага-Батырем, то есть двигаться не назад, как они ожидают, а вперед.
Кто-то попытался было сказать, что это весьма неосторожный маневр и что лучше, пользуясь разрешением начальства, отойти километров на сорок назад, чтобы собраться с силами, но Селиванов, нахмурившись, сухо оборвал говорившего:
— Это мой приказ, не подлежащий обсуждению. Прошу полковника Панина через два часа доложить мне оперативный план по овладению селением Ага-Батырь, а командиров прошу приготовиться к выполнению задачи…
Он еще раз прошелся по комнате, нервно потер руки и заговорил, смягчая голос:
— Поймите, как трудно сейчас отдать приказ об отступлении. Слишком долго ждали казаки: когда же мы наконец начнем наступать! Слишком долго ждал этого наш народ. И я глубоко убежден, что донцы не будут отступать…
Селиванов замолчал, медленно достал из портсигара папиросу, закурил и, сев на кровать, сказал устало:
— Вы свободны, товарищи. Прошу возвращаться к себе и сейчас же приступать к подготовке…