В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)
Шрифт:
К нашей группе, выглядевшей в этой толпе несколько необычно, несколько раз подходил мальчик лет 14, разыскивавший своих родных. Обратившись к старшему лейтенанту, он спросил ее, что мне здесь надо и кто я такой. Она что-то ему ответила. Узнав, что я говорю по-русски, он вежливо попросил разрешения задать мне несколько вопросов. Старший лейтенант не возражала. Я также был согласен.
"Вот вы немец, - сказал он мне. - На убийцу вы не похожи. Но немцы убили моих мать, отца и двух братьев. Что сделали немцам мои отец, мать и оба мои брата? У меня есть еще один брат, но я не знаю, жив ли он. Поэтому я каждый день прихожу сюда на вокзал. Вот вы немец. Скажите же мне, почему немцы напали на нашу страну? Да люди ли вы?" Я пытался убедить мальчика в том, что преобладающее большинство немцев - люди, такие
Этот разговор слышали окружавшие нас люди. Среди них был офицер ленинградец. Он только что выписался из госпиталя и ехал в отпуск в родной город, где до войны работал инженером. Вместе с частями наступавшей Красной Армии он впервые оказался в Германии. И он никак не мог понять, почему немцы, благосостояние и богатство которых видны в каждой деревне и в каждом городе, напали на Советский Союз, грабили его, убив при этом многие миллионы людей. Я решил, что он - политически грамотный человек, возможно, даже член партии. Поэтому я сказал, что его вопрос меня, собственно, удивляет. Ведь Карл Маркс и В.И.Ленин в своих работах о капитализме и империализме точно сформулировали объяснение явления, которое его так интересовало. "Теперь я понял вас", - сказал он. Мы еще долго говорили с ним о войне и о том, что будет после нее.
Многое передумал я тогда на вокзале в Киеве. Когда я был в последний раз в этом городе? С тех пор, казалось, прошла целая вечность. В действительности же это произошло всего лишь три с половиной года тому назад. Однако это были такие три с половиной года, о которых можно было с полным правом сказать, что они изменили мир, - понадобилось три с половиной года, чтобы наголову разбить разбойничий, преступный фашистский германский империализм.
Глубокой ночью меня разбудили. К перрону подали наш поезд, который направлялся в Москву. Нам надо было побыстрее занять места в вагоне. Хотя на перроне находилось много людей, нам удалось все же найти место в вагоне, разместившись там прямо на полу. В большом купе, где мы оказались, и в тесном помещении рядом ехали только военнослужащие. Среди них я увидел и знакомого уже инженера из Ленинграда. Сопровождавшим меня товарищам пришлось вновь терпеливо объяснять, как я оказался в этом купе и кто я такой. Почти все были удовлетворены этими разъяснениями. Поезд тронулся, и уставшие люди быстро уснули под монотонный стук колес.
На следующее утро ко мне подсел инженер из Ленинграда и мы продолжили прерванную накануне беседу.
Снова в советской столице
Когда поезд прибыл в Москву - это был, кажется, Киевский вокзал, старший лейтенант в комнате дежурного узнала адрес, по которому она должна была доставить своего "военнопленного", и расспросила, как можно туда добраться.
Сначала мы ехали в метро, в котором, как всегда, было очень чисто и которое работало как часы. Добравшись до района, где находилась гостиница "Метрополь", старший лейтенант оставила меня со старшиной во дворе одного из домов, а сама ушла, чтобы уточнить, куда нам следовало идти дальше. Вскоре она вернулась, и мы пошли по хорошо знакомым мне улицам. Наконец мы оказались у большого здания и вошли в него. В приемной старший лейтенант передала меня вышедшим к нам людям, получила расписку в том, что доставила меня в целости и сохранности. Затем она и сибиряк распрощались, пожелав мне всего хорошего, и ушли.
Вот так сюрприз, подумалось мне. Встречу в Москве я представлял себе совсем иначе. Но поскольку совесть моя была чиста и я был уверен, что скоро все прояснится, я оставался в хорошем настроении.
Я сидел в приемной и ждал. Примерно через два часа началась процедура моего оформления. У меня отобрали нож, бритву, котелок с ложкой и другое имущество. Потом повели в баню, а одежду забрали для дезинфекции. И вот наконец я оказался в камере.
Это
В камере уже находился какой-то человек примерно моего возраста. Он был в военной форме, незнакомой мне. Представляясь мне, заключенный сообщил, что он румын. О том, что привело его сюда, он толком ничего не сказал.
На следующий день меня вызвали в медпункт. Там врач внимательно осмотрела и тщательно обработала мои раны на ступне и голени левой ноги, которые все еще сильно гноились. На третий день в камеру зашла библиотекарь, которая осведомилась, что бы я хотел почитать. Она с радостью согласилась удовлетворить мою просьбу принести прозу Пушкина на русском языке. И через два дня мне принесли двухтомник произведений Лермонтова. Это, собственно, пришлось мне по душе даже больше, чем проза Пушкина. Язык Лермонтова казался мне проще и понятнее. Прочитав то, что мне принесли, я попросил библиотекаршу принести мне еще произведения Лермонтова - она восприняла это с большим одобрением. Но получил я от нее "Мертвые души" и другую прозу Гоголя. Так я с огромным удовольствием впервые познакомился с Гоголем на русском языке. Этот своеобразный выбор библиотекарши меня вполне устраивал, - возможно, что тут был какой-то определенный смысл.
Когда пришло время, меня снова отвели в баню, где я основательно помылся, подстригся и побрился. Это как-то еще более сделало для меня привычным новый жизненный распорядок. Привык я и к моему соседу по камере; его главное достоинство состояло в том, что он не храпел и всегда имел много сигарет, которыми иногда со мной делился. Но когда я вернулся во второй раз из бани, его в камере уже не было.
Примерно через десять дней после прибытия сюда я был вызван на допрос. Занимавшийся моим "делом" следователь был молод, очень симпатичен и внимателен. Он попросил рассказать ему все с самого начала. Я добросовестно и спокойно ответил на его вопросы, выразив лишь удивление тем, зачем, собственно, все это нужно.
Когда он меня допрашивал, я увидел на стене большую карту, на которой флажками была обозначена линия советского фронта на западе. Мне показалось, что флажки находятся совсем уже близко от Бреслау. Поскольку это меня, естественно, интересовало, я попросил разрешения поподробнее ознакомиться с картой. Не дожидаясь ответа, я встал, подошел к карте и стал рассматривать ее. Допрашивавший меня офицер был настолько удивлен, что предложил мне снова сесть за стол лишь тогда, когда я, ознакомившись с картой, уже отошел от нее. Я приглашен сюда не для того, сказал он, чтобы меня познакомили с последними сообщениями с фронтов, а за тем, чтобы получить от меня необходимые для выяснения дела сведения.
Извинившись за свою непроизвольную реакцию, я все же спросил его, скоро ли, по его мнению, окончится война. Он с убеждением ответил, что скоро, а я в ответ на это выразил глубокое удовлетворение. Потом допрос был продолжен и прошел в деловой атмосфере. Теперь я начал понимать, что отличная конспирация, которую соблюдали все без исключения имевшие отношение к моей нелегальной деятельности люди, включая и меня самого, высокая дисциплина и осторожность, чему я обязан своей жизнью, явились причинами того, что я оказался здесь. Поскольку учреждение, в ведении которого я сейчас находился, ничего не знало о моих контактах с Красной Армией, моим показаниям здесь, конечно, не могли просто поверить без всякой проверки.
Прошло еще две недели, и меня снова вызвал следователь. Задав мне несколько второстепенных вопросов, он сообщил, что скоро мой "режим" изменится. Но о каком изменении шла речь, не пояснил.
В это время в Москве почти каждый вечер гремели артиллерийские салюты в честь побед Красной Армии и освобождения крупных городов. На следующий день я узнавал от охраны их названия. Таким образом, у меня имелось общее представление о том, что происходит на фронтах, и об обстановке в целом.
Однажды я неожиданно получил много табаку. Курить я к тому времени почти совсем бросил. Вечером того же дня к ужину мне дали шоколадные конфеты. А через два дня мне было сказано, чтобы я собрал свои вещи, - меня переведут в другое место.