В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)
Шрифт:
Теперь мне было ясно, что на допросах в гестапо одним из вопросов к арестованным будет вопрос обо мне. Шелиа и д-р X. вряд ли могут сказать обо мне что-то компрометирующее. Ильза Штёбе меня не выдаст - в этом я был уверен. Но выдержит ли она пытки гестаповцев?
Обстоятельно проанализировав свое положение, я счел также возможным, что два шпика приставлены ко мне для перестраховки. Также ради перестраховки меня могут вызвать и на допрос. И поскольку я, как ни прикидывал, не видел для себя иного выхода, то настроил себя на наиболее оптимистический вариант - на то, что за мной ведется профилактическая слежка и что по этой же причине меня могут пригласить на допрос.
Я тщательно продумал, что могли сообщить в своих ежедневных донесениях обо мне и о моих связях два следивших за мной агента, - может быть, их
Я вел безобидные телефонные разговоры со случайными людьми, но не звонил действительно добрым друзьям. Из этих разговоров, в которых я стремился не перегибать палку, чтобы не вызывать подозрений, подслушивавшие меня люди могли заключить, что я питаю доверие к фюреру и что оцениваю военную обстановку примерно так же, как она характеризовалась днем раньше в газете "Фёлькишер беобахтер". В этих разговорах я давал понять, что мои помыслы направлены прежде всего на решение проблемы, в каком ресторане можно было бы пообедать без карточек или получить стакан вина.
Как-то в воскресенье, в 6 часов утра, я собрался идти по грибы, рассчитывая, что на сей раз дело обойдется без назойливой тени. Однако, когда, вооружившись лукошком, я вышел из дома своего дядюшки на берегу Шпрее, мой агент номер один, тот, что ходил с собакой, уже делал в этот ранний час разминку. Какое совпадение! Поначалу это вызвало у меня раздражение, но я быстро взял себя в руки. Я приветливо поздоровался с ним, сказав: "Доброе утро, сосед!" Затем я поведал ему, что собираюсь поехать к шлюзу у запруды, где знаю грибные места. Потом я втянул его в оживленную беседу о грибах и грибных блюдах, предложив поехать как-нибудь вместе со мной: ведь грибы - это чудесное дополнение к скудному пайку. Он сделал вид, что весьма одобряет эту идею, но быстро распрощался, явно стремясь избежать конкретной договоренности со мной о совместной прогулке по грибы. Тем не менее, когда около 11 часов утра я возвращался с полной корзиной, он снова гулял с собакой. Воздав должное моим грибным трофеям, он на этот раз, казалось, всерьез заинтересовался рецептами приготовления грибов - ведь и он-де не так уж много получает по карточкам. Для меня, разумеется, было важно, что теперь он мог совершенно точно и правдоподобно доложить о том, чем я занимался в то воскресное утро.
Мы распрощались уже как "знакомые". Позднее случалось, что, направляясь по утрам обычным путем к железнодорожной станции, мы мирно беседовали, причем не только о погоде, но и о последних воздушных налетах на Берлин и военных сводках последних дней. Я надеялся, что все эти беседы найдут должное отражение в его донесениях о наблюдении за мной.
Конечно, то время было для меня совсем не таким уж веселым, как, пожалуй, может показаться теперь. Без преувеличения можно сказать, что тогда для меня речь шла о жизни или смерти. Быть или не быть - так стоял вопрос. Скажу прямо, что все это давалось мне нелегко, нервы были напряжены до предела. Постоянная настороженность, которую надо было скрывать
В те дни я обычно просыпался в 3 часа утра. Поскольку гестапо устраивало облавы и производило аресты чаще всего ранним утром, я в эти часы уже бодрствовал, настороженно прислушиваясь к каждому звуку и шороху извне и постоянно опасаясь самого худшего. Чаще всего я уже не мог больше заснуть, пока не наступало время вставать. А потом выходил на улицу, где меня уже поджидал гестаповский агент с собакой на поводке; я непринужденно здоровался, расхваливая чистый воздух Рансдорфа, и говорил о бедных городских жителях, которым приходится проводить ночь в душных бомбоубежищах, в то время как мы здесь можем, как в деревне, спокойно спать в своих постелях. Время от времени я считал уместным добавить, что, как я убежден, фюрер в свое время как следует расквитается с этими воздушными бандитами.
В ноябре 1942 года я получил известие о внезапной кончине моего отца, который раньше служил железнодорожником, а в последние годы находился на пенсии. Он жил вместе с матерью в одном из предместий Бреслау. Для участия в похоронах я получил в МИД трехдневный отпуск. Когда я вернулся в Берлин, следивший за мной агент номер один с собакой, а также агент номер два бесследно исчезли, будто их кто-нибудь проглотил. Сначала это меня встревожило - я решил, что в слежке за мной произошла лишь замена. Но на другой день я с облегчением установил, что слежка за мной прекращена и впредь за мной больше не будет следовать соглядатай. Впрочем, я и теперь по-прежнему был начеку.
Провокация
Где-то в середине 1942 года ко мне явился человек, утверждавший, что он - мой знакомый, учился вместе со мной в университете в Бреслау и хорошо знает меня по университету. Я, сколько ни старался, так и не смог вспомнить его. Но поскольку во время учебы в Бреслау я имел дело с сотнями людей студентов и других, я не стал полностью исключать, что он говорил правду. Он утверждал, что он писатель, и дал мне почитать одну из своих книг. После некоторой подготовки он стал говорить, что является противником нацистского режима, полагая само собой разумеющимся, что и я придерживаюсь таких же взглядов. Он каждую неделю, хотел я этого или нет, посещал меня на службе на Мауэрштрассе, обедал вместе со мной, рассказывая захватывающие истории о своей деятельности и политических спорах, которые ему якобы приходилось вести. Я просто не мог отделаться от него. Когда он однажды спросил меня, не поддерживаю ли я связей с активными антифашистскими кругами, я насторожился. А он продолжал уверять, что чувствует себя обязанным сделать в борьбе против Гитлера что-то большее, чем до сих пор.
Наконец он предложил мне пойти вместе с ним на вечер к некоему д-ру Харнаку - тогда я еще не знал этого имени, - где, по его словам, собираются весьма интересные и высокопоставленные противники Гитлера. Я с удивлением спросил его, неужели туда может пойти каждый, кто хочет, - примерно так же, как это когда-то практиковалось в знаменитых политических салонах накануне буржуазной революции во Франции. Он ответил, что достаточно хорошо знает хозяина и его не менее образованную супругу, чтобы иметь право привести с собой надежного гостя.
Я отказался последовать его приглашению, сказав, что считаю нецелесообразным участвовать в собраниях подобного кружка.
Потом я в течение некоторого времени ничего не слышал об этом человеке. Но в конце октября этот "старый знакомый из Бреслау" позвонил мне по телефону, предложив встретиться у министерства пропаганды на площади Вильгельмплац. Он пригласил меня пообедать с ним в каком-нибудь ресторане.
Мы условились встретиться в 13 часов, и к этому времени я был на условленном месте. Подождав несколько минут, я вдруг увидел медленно подъезжавшую открытую легковую автомашину. В ней между двух произведших на меня неприятное впечатление молодых мужчин сидела товарищ Ильза Штёбе. У нее был измученный вид, и она смотрела прямо на меня. Но лицо ее выражало безразличие. Казалось, что она не узнает меня. Проклятье! Ведь это ловушка, пронеслось у меня в голове. Я также равнодушно смотрел на проезжавший мимо открытый автомобиль и на сидевших в нем пассажиров. Если бы я не знал об аресте Ильзы, то, возможно, поздоровался бы с ней. Но я сделал вид, что не знаю ее.