В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
— Мила, мила…
— Извините, Федор Иванович, я сказал, что это не его заслуга.
— Понял, поручик, понял… Мила. — Трухин взял бутылку. — Начнем, господа…
Орлов любезно пододвинул рюмку:
— Возьмите мою. Я подожду…
Трухин налил полный стакан.
— Ничего, я из этого сосуда могу…
Поднял стакан:
— За боевую дружбу людей разных убеждений, взглядов, характеров, объединенных ненавистью к большевизму! За русский народ!
Астафьев закусил лимоном.
— А все-таки покойный император был не дурак…
Трухин торопливо вылил остатки коньяка в стакан, заговорил:
— Не люблю, когда пусто… А императора я видел… Что вы так смотрите, Астафьев? Видел. В 1913 году, в трехсотлетие дома Романовых. Государь приезжал с семьей к нам в Кострому. Мне, как самому высокому гимназисту, поручили преподнести императору хлеб-соль! Я тогда был в шестом классе… Ваше здоровье, господа!
Астафьев осторожно локтем толкнул Орлова: «Посмотрите, как накачивается господин генерал». Трухин поднял пустую бутылку:
— Распорядитесь, господин поручик. Астафьев снял трубку.
— Будет исполнено… Вот вы, Федор Иванович, сказали — «за русский народ». Извините, что я затеваю этот разговор… Если верить герру Геббельсу и нашей газете «Доброволец», русский народ ненавидел большевиков, и с нетерпением ждал прихода Гитлера. А сейчас этот самый народ во главе с большевиками не сегодня, так завтра придет на землю Великой Германии… Алло! Ахметели!.. Не отвечает.
Трухин, морщась, пожевал лимон, выплюнул корку и язвительно заметил:
— Из вас, поручик, вышел бы неплохой комиссар.
— Я хочу все понять, ваше превосходительство. Я не был в России с детства.
— Умом, поручик, Россию не понять…
— Знаю, слышал. В Россию можно только верить… Но вы скажите мне, сыну белого эмигранта, в какую Россию я должен верить? Что вы скажете, господин Орлов? Вы же недавно из России.
Орлов крутил пустую рюмку. «Что ему от меня надо? Вот, стервец, завел разговор. А отвечать надо немедленно».
— Верить обязательно, и, во всяком случае, не в ту Россию, в которой придумывали закусывать коньяк лимоном… Что ушло, то ушло…
Трухин поскучнел:
— Поручик, распорядитесь!
Астафьев бросил трубку:
— Пропал Ахметели! Пойду искать.
Трухин расстегнул мундир:
— У вас душно, господин Орлов. Я сниму… И вы раздевайтесь. Давайте без церемоний… — Вынул из заднего кармана флягу. — Не желаете? У меня тут НЗ. Правда, водка… Не желаете? Ну, как хотите. Я выпью. Если бы вы знали, какая тут тоска… Мне скоро пятьдесят. Иду под уклон жизни, жизнь прожита. А чего достиг? Русский человек, дворянин… Я понимаю, вам это смешно слышать — дворянин! Сижу в Берлине… Всю жизнь делал не те ставки… Государю императору дали под зад… В 1918 м соблазнился Савинковым, влез в ярославский мятеж. Командовал полковник Перхуров. Казалось, орел! А орлу сначала выщипали хвост, потом оторвали голову… Надо было жить, скрывать свое происхождение… Дослужился у большевиков до генерал-майора… Все в порядке. А тут война. Я заместитель начальника
Орлов встал, руки по швам, спокойно, твердо возразил:
— Я вас прошу — не надо так говорить! Мы солдаты, не лакеи. Это только лакеи сплетничают про хозяев…
— Я пошутил, господин Орлов… Давайте выпьем!..
— Я пропущу, Федор Иванович, не хочу мешать коньяк с водкой. Господин Астафьев сейчас принесет.
— Дожидайся! Он у своей канарейки… Русский из Бордо… Ты с ним поаккуратнее. Большая сволочь. Мы с тобой из России, а он из Бордо… Скажи, боишься смерти? Только не ври…
— Как сказать. Боюсь.
— Спасибо! Молодец! Выпей! Ты хороший человек, Орлов. Все врут: «Не боюсь!» А все дрожат. Трусы. Знаешь, как наш шеф боится? На ночь молится. Сам видел. Крестится, крестится и все шепчет: «Господи, господи…» И я боюсь! Все будет, а меня не будет. Это ужасно. Понимаешь, вот этот стол, стулья будут существовать, а меня не будет…
Вошел Астафьев:
— Сейчас принесут.
Увидел, что Трухин совсем захмелел.
— А не пора ли нам, ваше превосходительство? Мой папа иногда говаривал: «Дорогие гости, вам хозяева не надоели?»
— Ну, где ваша канарейка? — Астафьев подал Трухину мундир:
— Идемте, Федор Иванович. Тем более что к господину Орлову скоро пожалует супруга. Алексей Иванович не видел жену много лет.
Трухин никак не мог попасть рукой в рукав.
— Сочувствую… Я тоже мою законную не видел много лет. Надоели здешние вертихвостки. Это очень приятно… После долгой разлуки.
И Трухин неожиданно запел:
— «Сперва неловко как-то было и не хватало нужных фраз…»
Астафьев напялил на него мундир, бесцеремонно потянул к двери.
— Ауф видерзейн, господин Орлов… Пошли, Федор Иванович, пошли…
Вошла Кира. Видимо, сначала она даже не поняла, куда она попала, — с удивлением посмотрела на власовцев.
Орлов помог довести Трухина до двери.
— До свидания, Федор Иванович.
— Подожди, Алексей Иванович, я должен представиться… честь имею. Трухин Федор… Гимназист… Пардон, фрау… Совет да любовь. — И запел: — «Потом она сказала мило…»
— Я сейчас, Кира, сейчас… Только провожу. Наконец-то захлопнулась дверь за гостями. «Это не номер, а камера для наблюдения».
— Алеша, как ты мог!
— Я тебе потом все объясню… Ты должна понять. «Господи, как ей рассказать?»
— Алеша, как ты мог?
— Подожди, я оденусь!..
Орлов схватил немецкий мундир. Кира увидела мундир, стала как мел.
— Как ты мог? «Как ей объяснить? Как?»
Резко распахнулась дверь. Вошла Козихина. Игриво улыбнулась, стрельнула глазами.
— Просили добавить, ваше благородие…
— Кира, подожди!
Кира крикнула от двери:
— Живи в этой мерзости!.. Живи… Живи…